Я промолчал.
— Знаешь, можно воспринимать жизнь как серию ловушек, в которые надо не угодить, а можно — как поле для игры, где на каждом углу поджидает обогащающий тебя опыт.
Я ничего не ответил, открыл дверцу автомобиля и вышел. Мозг мой сразу встрепенулся от резкого уличного шума и порыва теплого ветра. На просторном тротуаре толклись группы туристов и провинциалов, высыпавшие из RER[3]. Автомобили на площади Звезды вели свой бесконечный хоровод вокруг Триумфальной арки.
Я сделал несколько шагов, зажег сигарету и выкурил ее до конца, оттягивая время. Вдруг появится полиция и потребует убрать «мерседес», стоящий явно не на месте? Но вероятность этого была крайне мала.
Дюбре говорил о тесте. Он хотел протестировать мои достижения. А это означает, что если он сочтет их недостаточными, то на долгие недели назначит мне еще какое-нибудь неприятное задание. Чтобы избавиться от этой перспективы, мне надо взять себя в руки и представить приемлемые результаты. Выбора у меня нет. В покое он меня не оставит, уж в этом я был уверен.
Я бросил сигарету на тротуар и с остервенением загасил, гораздо дольше, чем нужно, растирая ее каблуком. Потом поднял глаза на храм роскоши. По спине пробежал холодок. Ладно, вперед, смелее.
6
Сглотнув слюну, я толкнул дверь в тамбур. В голове быстро промелькнул образ мамы, надорвавшей силы в прачечной. Внутри стояли трое молодых людей в темных костюмах. Вытянув руки по швам, они молча приветствовали меня, и один из них распахнул передо мной дверь в магазин. Десантируясь в абсолютно незнакомый мир, я старался держаться уверенно.
Передо мной открылось огромное пространство. Монументальная лестница под высоченным потолком вела в зал, где зеркальным блеском сияли прилавки из драгоценных древесных пород. Обитые бархатом стены мягко поглощали свет. Легкий, еле уловимый аромат одновременно успокаивал и приводил в восторг. Темно-красный, очень пушистый ковер вызывал желание улечься на него, закрыть глаза и уснуть, ни о чем больше не думая. И тут я заметил, что ко мне легким шагом приближаются очень красивые, необыкновенно женственные туфельки на высоком каблуке… Я медленно поднял глаза… Стройные, длинные ноги, короткая облегающая черная юбка из струящегося материала. Весьма продуманный наряд. Блондинка с глазами как голубые айсберги. Идеально гладкие волосы собраны в узел. Леденящая душу красота.
Она в упор посмотрела на меня и начала весьма профессиональным голосом:
— Добрый день, могу я вам помочь?
Она произнесла это без тени улыбки, и я, все еще в оцепенении, спросил себя, она всегда такая или она видит во мне не клиента, а просто так, случайного посетителя? Под ее уверенным взглядом я ощущал себя раздетым догола.
— Я зашел… посмотреть мужские часы.
— Вас интересует коллекция золотых или стальных?
— Стальных, — ответил я, довольный, что хоть как-то удалось приблизиться к привычным стандартам.
— Золотых! Золотых! — проревел в наушнике голос Дюбре.
Я испугался, что его услышит продавщица. Но она, похоже, не обратила на него никакого внимания. Я молчал.
— Следуйте за мной, — сказала она таким тоном, что я тут же пожалел о своем ответе.
Тон этот означал: «Так я и думала». Вот вредина.
Я пошел за ней, скользя глазами по ее телу вниз, к туфелькам. По походке о человеке можно узнать все. Ее походка была четко заученной, никаких отступлений от правил. Она провела меня в комнату и подвела к одной из деревянных витрин. В ее пальцах с безупречным маникюром профессионально замелькал маленький золоченый ключик, и горизонтальная витрина поднялась. Под ней на обитой бархатом полочке торжественно сияли часы.
— Итак, здесь у нас «Паша», «Родстер», «Сантос» и знаменитый французский «Танк». У этих часов механический ход и автоматический завод. В более спортивном стиле выполнен водонепроницаемый «Хроноскаф» с каучуковым браслетом со стальной инкрустацией…
Я не слушал, что она говорит. Ее слова раздавались в моей голове, но я даже не пытался их осмыслить. Мое внимание было приковано к четким жестам, которыми она их сопровождала. На каждую модель она указывала длинными пальцами, не прикасаясь к ней, словно касание могло ее обесценить. Ее жестикуляция заметно оживляла однообразие лежащих на бархате предметов.
Надо было, наверное, что-то сказать, попросить их примерить, но я, обычно такой словоохотливый, пасовал перед ее профессионализмом. Я рот боялся раскрыть, чтобы она не приняла меня за деревенщину.
Тут я вдруг вспомнил, что Дюбре меня слушает… Надо было бросаться в воду.
3