Он переплетает мои пальцы со своими.
— Хочешь уйти отсюда?
— Да, блять.
Я уже собираюсь оттащить его, чтобы поцеловать, но он прижимается ко мне грудью и впивается в мои губы обжигающим, страстным поцелуем.
На глазах у всего мира. На его глазах.
Если бы кто-нибудь рассказал мне об этой сцене пару лет назад, я бы назвал его лжецом.
Но мой цветок лотоса, похоже, не может насытиться мной так же, как я не могу насытиться им.
Прежде чем я успеваю углубить поцелуй, он отстраняется, пресекая дьявольский план Коли.
И я тащу его за собой, проталкиваясь сквозь людские тела, отчаянно пытаясь оставить его одного.
Брэн отвозит нас в дом своих родителей, где мы, вероятно, какое-то время будем предоставлены сами себе, пока не вернутся его родители и Глин, прихватив с собой других психов, Лэндона и Килла.
Во время всей поездки я целую горло Брэна, покусываю его адамово яблоко, расстегиваю галстук-бабочку и пуговицы на рубашке, чтобы оставить засосы на ключицах.
Идеальный образ, который он так любит, разбивается о мой язык и пальцы, когда он стонет от удовольствия и произносит мое имя.
Мой цветок лотоса – самый невозмутимый водитель из всех, кого вы когда-либо найдете. Он никогда не взъерошивается, не злится, не ведет себя безрассудно, но даже ему приходится остановить машину на обочине, и я тащу его к себе на колени, чтобы Коля мог поздороваться.
Но на этом сеанс сухого перепихона прекращается, потому что он не может допустить, чтобы нас арестовали за непристойность. Несмотря на то, что у его машины тонированные стекла.
Единственная причина, по которой я останавливаюсь, – это то, что я не хочу быстрого секса в машине. Мне нужно как следует полакомиться им после недели разлуки.
Не поймите меня неправильно, мне нравился секс по телефону, грязные смс и фотографии члена, которые он иногда присылал – после того, как я завалил его тысячей фотографий рыдающего в агонии Коли, – но реальность намного лучше.
Как только мы оказываемся в доме, я прижимаюсь губами к его губам, и мы оба спотыкаемся, когда он прижимает меня к стене, его язык требует и воюет с моим.
Я меняю наши позиции так, что он оказывается у стены, а наши тела прижимаются друг к другу.
— Я так по тебе скучал, ты даже не представляешь, — дышит он мне в губы. — Ты больше никогда не уйдешь из моего поля зрения.
— М-м-м. Никогда больше, малыш, — говорю я ему в горло, проводя языком и губами по его пульсирующему пульсу и слабому шраму, оставшемуся после того, как я чуть не потерял его навсегда.
Он так далеко продвинулся с тех пор. Он стал намного лучше справляться со своими эмоциями. Научился прощать себя и даже улыбаться своему отражению в зеркале.
Но это не помешало мне стать помешанным на контроле. Это черта характера, которую я люблю так же, как он втайне любит мое безрассудное поведение.
Он не пытается меня изменить и принимает таким, какой я есть. Ему все равно, с кем я буду драться, лишь бы я не пострадал в процессе. Вот тогда он выходит из себя.
Шучу. Однажды Килл бросил мне в голову зажигалку, поскольку ему нравится бить меня всякой ерундой. Брэн швырнул ее обратно ему в голову и в упор сказал, чтобы он больше не бил меня, иначе он этого не потерпит.
Влюбился ли я в него чуть сильнее после этого? Возможно.
Брэн вздрагивает, и его руки обвиваются вокруг меня: одна обхватывает мою талию, другая тянет меня за волосы, когда он с горловым стоном откидывает голову к стене.
Я вдыхаю его в свои легкие и удерживаю там – цитрусовый и, блять, мой.
— В постель. Сейчас же, — я рычу на его полностью помеченную шею, и что самое приятное? Он больше не прячет мои засосы. Если уж на то пошло, ему нравится оставлять и свои собственные.
— Нельзя, чтобы ты вертелся рядом и привлекал к себе ненужное внимание. Мир должен знать, кому ты принадлежишь, — так он говорит мне каждый раз.
— Сначала я должен тебе кое-что показать, — он натягивает брюки и ведет меня по коридору.
— Это не может подождать? — я обхватываю его сзади, повторяя его шаги и целуя в шею.
Ходить в такой позе неудобно и определенно неинтересно, но Брэн не жалуется и даже дает мне доступ к своему горлу, стонет, когда я покусываю его адамово яблоко.
— Малыш… остановись… — его голос дрожит, когда он толкает дверь.
— Ты не можешь называть меня малышом и просить остановиться. Я сожру тебя нахрен.
— Николай…
— М-м-м?
— Сосредоточься, пожалуйста.
— Дай мне секунду…
— Николай!
— Что? — я поднимаю голову, слегка раздраженный тем, что он останавливает меня, когда мы оба горим желанием это сделать.
Как будто это недостаточно кощунственно, он отстраняется и смотрит мне в лицо.
И тут я понимаю, что мы находимся в его дурацкой домашней студии.
Не буду врать, с тех пор как он чуть не истек кровью на этом полу, я немного травмирован и предпочитаю не приходить сюда без крайней необходимости. Хорошо, что мы живем на острове, и всякий раз, когда навещаем его родителей, он не в настроении работать.
Однако теперь он снова втягивает меня в это зловещее место, и даже легендарное либидо Коли сжимается, когда в голове проносятся картинки того дня.
Это было давно, и мы смирились с этим. Мы даже ходили с ним на терапию, но никакая терапия не сотрет ощущение «я его теряю», которое билось в моем черепе, когда я держал его бездыханное тело на полу, пока его жизнь вытекала из него тошнотворным красным цветом.
Но сейчас, когда он стоит передо мной в своем помятом костюме и с сияющей улыбкой, эти образы постепенно исчезают.
Он здесь.
Он всегда будет здесь, черт возьми.
Он вернулся ради меня.
Ради нас.
— Что ты хотел мне показать? — спрашиваю я с ноткой сарказма. — Что такого важного ты сделал, что выбрал насилие над нами обоими?
Он прочищает горло.
— Я подумал, что раз уж мы начинаем следующую главу нашей жизни и переезжаем на новое место, то нам нужна картина для этого.
— У меня уже есть твоя любимая картина, — я достаю свой телефон и показываю ему экран блокировки. — Она будет висеть в гостиной, чтобы все сначала видели ее.
На его лице появляется выражение обожания.
— В таком случае, давай повесим эту в спальне.
Он сдергивает простыню, прикрывающую холст, и открывает потрясающее произведение. И дело не в четких деталях или сокрушительной красоте того, на что способны его руки.
Дело в сцене, которую он изобразил на картине. Он сидит у меня на коленях, а на мне одета желтая маска. И он не нарисовал свою маску.
Это картина с первой ночи нашего знакомства.
Ночи, после которой я не смог бы выкинуть его из головы, даже если бы захотел.
Его выражение лица на картине – совсем не то, что я видел тогда. Я думал, что он смущен или унижен, но по его собственным глазам он выглядит заинтригованным, смущенным и, что самое главное, возбужденным.
— Вау, — выдыхаю я, на самом деле радуясь, что он показал мне ее перед сексом, который определенно скоро случится. — Это… вау.