Цветок лотоса издает возмущенный звук и поворачивается, чтобы вернуться в раздевалку.
Но не успевает он сделать и шага, как моя рука вырывается, и я хватаю его за горло, прижимая к стене.
Он издает восхитительный испуганный звук, похожий на тот, которым он наградил мои уши в ту ночь, когда окончательно потерял контроль над собой. Я бы больше его оценил, если бы не был в настроении ударить по его красивому лицу.
Его глаза расширяются, и на лице появляется смесь эмоций. Смятение, гнев, страх, но также и похоть. Чертовски яркая и гудящая под покровом его колеблющегося контроля.
Даже слова он произносит осторожно, неуверенно и напряженно.
— Что… ты здесь делаешь?
— Пришел посмотреть, как ты играешь, но сейчас наблюдаю нечто совершенно иное. Я четко помню, что говорил тебе разобраться с ней, не так ли?
Он пытается оттолкнуть мою руку, но в этот момент ему гораздо проще убить меня, чем заставить отпустить. Я украдкой смотрю на пальцы его левой руки: все пять из них заклеены пластырем. Он не сказал мне, как поранил их, сколько бы я ни спрашивал, но хорошо, что они заживают.
— Николай… — его тон не такой язвительный, как обычно. Он умоляющий, испуганный. — Тебе нужно уходить. Через несколько минут менеджер придет встретиться с нами, и я не могу…
— Что не можешь? Допустить, чтобы он увидел, как тебя зажимает в углу другой парень? Тебя это пугает, всемогущий Кинг?
— Пошел ты, — усмехается он, и слова стекают с моей кожи, как афродизиак.
— Ты знаешь, что меня заводит, когда ты так говоришь.
Его глаза чуть расширяются, и он толкает меня в грудь. На этот раз роли поменялись местами, и на мне футболка, а он полуголый.
Когда я не делаю ни малейшего движения, чтобы уступить ему хоть дюйм, он испускает долгий, мучительный выдох.
— Просто… уходи.
— Скажи мне, почему ты все еще с этой шлюхой, и я уйду.
Он хмурит густые брови, и я вижу ярость, пылающую за его обычно холодными глазами.
Брэндон Кинг – воплощение хорошего мальчика. Весь такой чопорный, правильный и добрый. Он улыбается всем шуткам, какими бы банальными они ни были. Он проверяет людей вокруг себя, чтобы убедиться, что они не предоставляют для него угрозы.
Он играет в лакросс. Любит послеобеденный чай. По выходным работает волонтером в приюте для животных. Жертвует свои картины различным благотворительным организациям. Участвует в марафонах ради разных целей. За права женщин. Против рака. В поддержку психического здоровья. За защиту животных, подвергшихся жестокому обращению. Борется за защиту окружающей среды.
Допустим, он борется за все. Попросите его выступить в защиту бедного червяка, застрявшего под землей, и он с радостью согласится.
Но вот что я давно подозревал. Это образ. Я не говорю, что ему наплевать на все это, но он использует свой имидж в качестве камуфляжа. Опоры.
Он подавляет, борется и сопротивляется.
Но против чего? Я не уверен.
Вот почему я становлюсь чертовски диким всякий раз, когда он вырывается из навязанных ему оков и позволяет проявиться своей истинной сущности.
Он все еще мудак, но, по крайней мере, не притворяется.
Я хотя бы могу увидеть его настоящего.
Например, как сейчас.
— Почему я до сих пор с ней – не твое дело. Я – не твое гребаное дело, Николай. То, что случилось той ночью, произошло потому, что я был пьян. Ты сказал, что я могу винить тебя, так что именно это я и делаю, и говорю тебе оставить меня в покое.
— Но я не хочу.
— Ты чертов мазохист?
— Обычно нет. На самом деле, некоторые могут сказать, что я полная противоположность, но я готов ждать, пока ты одумаешься.
— Ты слышал хоть слово из того, что я сказал? Я не хочу иметь с тобой ничего общего, черт возьми.
— Скажи это еще раз и серьезнее, — мой рот оказывается так близко к его рту, что я чувствую нотки мускуса и мяты, срывающиеся с его губ в прерывистом дыхании. — Если только… ты не можешь?
Он смотрит на меня снизу внизу вверх и в его кораллово-голубых глазах столько жара, но он не отталкивает меня.
Вообще нет.
Брэн мог бы наброситься на меня, но от одного моего присутствия у него перехватывает дыхание. Его грудь вздымается и опускается в быстром ритме.
Должно быть, именно поэтому он старался сохранять дистанцию между нами, когда мы бегали. Он знал, что если я подойду ближе, то для него все будет кончено.
Поэтому я прижимаюсь грудью к его груди. Твердые мышцы прилипают к моим, и стук его сердца смешивается с моим собственным.
Какого черта этот человек делает со мной?
Почему я не могу оторваться от него? У него кровь ведьмы? Он что, состоит из гребаных наркотиков?
— Ты – гребаный кошмар, — бормочет он, его горло дергается под моими пальцами.
— Твой кошмар.
— Я ненавижу тебя.
— Неправда.
— Ты чертов псих.
— Из-за тебя, — шепчу я ему в губы и впиваюсь в них с гортанным стоном.
Он не отстраняется. Не отворачивает лицо и не делает вид, что ему неприятно такое внимание.
На самом деле все происходит с точностью до наоборот.
Его ресницы трепещут по щекам, когда он стонет, и я поглощаю этот звук полностью. Съедаю его до дна.
Проглатываю его целиком, но больше всего я причиняю ему боль. Зубы стукаются, языки борются, а губы сталкиваются.
Господи-блять-твою-мать.
Я фантазировал о его вкусе с прошлой недели. Каждое утро, день и вечер. Каждую чертову секунду каждого гребаного дня, все, чего я хотел, – это снова ощутить его вкус.
Но я не хотел пугать его или заставлять убегать. Впрочем, сейчас мне абсолютно наплевать на такую возможность.
Я впитываю его целиком, исследую, пирую, абсолютно утопая в его гребаном рту.
У него вкус меда, мяты и ебаной зависимости.
Я провожу языком по его губам и получаю в награду его напряженные соски. Цветок лотоса целует меня так же остервенело, как и я его, а пальцы задирают нижнюю часть моей футболки, чтобы прижать меня к его обнаженному торсу.
Я зажимаю его нижнюю губу между зубами и покусываю кожу, пока он не начинает хныкать, вздрагивать и чертовски трястись рядом со мной.
Дай мне еще.
Еще.
Блять, еще.
Я упираюсь своей бешеной эрекцией в его шорты, и, конечно же, он твердый.
Из-за меня.
Снова.
Привет, Сатана. Это рай в аду? Потому что я мог бы остаться здесь навсегда.
— Ты так чертовски возбужден для того, кто утверждает, что не хочет иметь со мной ничего общего, — говорю я ему в красные, припухшие губы. — Ты и сейчас не пьян.
— Прекрати прикасаться ко мне… — выдыхает он, даже когда его рот, кажется, преследует мой. — Я бы так поступил с любым. Это называется физической реакцией.
Этот гребаный мудак. Клянусь, он сам напрашивается на то, чтобы его ударили.
Я скольжу языком по его шее и сильно кусаю его адамово яблоко, а потом так же сильно сосу, возвращая ему засос, который он прятал целую неделю.