Моя мама была причиной моих художественных наклонностей, и моих братьев. Лэндон чертовски непринужденно относится к этому. Брэндон — дотошный.
А я?
Я хаотична до такой степени, что иногда сама этого не понимаю.
Я не принадлежу к их внутреннему кругу.
Моя рука дрожит, когда я открываю дверь, ведущую в студию, которую папа построил для нас, когда близнецам было десять лет.
Лэн и Брэн делят большую, а у меня она гораздо меньше. В раннем подростковом возрасте я тусовалась с ними, но их талант сокрушил мою душу, и я месяцами не могла ничего нарисовать.
Поэтому мама попросила папу построить мне отдельную, чтобы у меня было больше личного пространства. Не знаю, сама ли она догадалась об этом или Брэн ей доверился, но это не имело большого значения. По крайней мере, мне не приходилось терпеть их гениальность и каждый день чувствовать себя меньше.
На самом деле, мне даже не стоит сравнивать себя с ними. Они не только старше меня, но мы еще и такие разные. Лэн — скульптор, закоренелый садист, который может и будет превращать своих подопечных в камни, если представится возможность.
Брэн, с другой стороны, рисует пейзажи и все, что не включает людей, животных или то, что имеет глаза.
Я... тоже художник. Наверное. Любитель современного импрессионизма. Я просто не такая определенная, как мои братья и сестры.
И определенно не так технична или талантлива.
Тем не менее, единственное место, где я хочу быть сейчас — это маленький уголок в моей художественной студии.
Моя рука холодная и жесткая, когда я открываю дверь и делаю шаг внутрь. Автоматические лампы освещают чистые холсты на стенах.
Мама часто спрашивает, где я прячу свои картины, но она никогда не заставляет меня показать их, хотя они лежат в шкафу у дальней стены, где их никто не найдет.
Я не готова позволить кому-то увидеть эту часть меня.
Эту часть меня.
Потому что я чувствую, как тьма мерцает под поверхностью. Это удушающее желание позволить ей поглотить меня, съесть меня изнутри и просто очистить от всего.
Мои пальцы дрожат, когда я беру банку с черной краской и брызгаю ею на самый большой холст. Она размазывает все остальные, но я не обращаю на это внимания, беря еще одну банку и еще одну, пока все не станет черным.
Затем я беру свою палитру, красные краски, ножи для палитры и большие кисти. Я не думаю об этом, поскольку создаю смелые мазки красного, а затем уничтожаю красный черным. Я даже использую лестницу, переставляя ее с одного конца на другой, чтобы достичь самой высокой точки холста.
Я делаю это в течение, кажется, десяти минут, хотя на самом деле это гораздо дольше. Когда я спускаюсь с лестницы и убираю ее, мне кажется, что я рухну.
Или растворюсь.
А может, я просто вернусь на тот утес и позволю смертоносным волнам закончить работу.
Я задыхаюсь, сердце стучит в ушах, а глаза вот-вот нальются кровью, такой же красной, как на картине, которую я только что закончила.
Этого не может быть.
Этого... просто не может быть.
Какого черта я нарисовала эту... эту симфонию насилия?
Я почти чувствую его прикосновение к моей разгоряченной коже. Я чувствую его дыхание надо мной, его контроль, и как он забирает его у меня взамен. Я вижу его перед собой с этими мертвыми глазами, высокого, как дьявол, и с таким же внушительным присутствием, его способ забрать у меня все.
Я почти слышу его насмешливый голос и непринужденную манеру речи.
Я даже чувствую его запах — какой-то лесной и сырой, от которого воздух застревает в горле.
Мои пальцы скользят к шее, к тому месту, где он касался меня — нет, душил меня, — когда по моему телу проносится разряд, и я в испуге опускаю руку.
Что, черт возьми, я делаю?
То, что произошло раньше, было непонятно, тревожно и совершенно не то, что я должна рисовать с такими грубыми подробностями.
Я никогда раньше не рисовала ничего настолько масштабного.
Обхватив себя руками за живот, я вот-вот сгорблюсь от нахлынувшей боли.
Черт.
Кажется, меня сейчас вырвет.
— Вау.
Тихое слово, доносящееся сзади меня, пугает меня, и я вздрагиваю, поворачивая голову, чтобы встретиться взглядом с братом.
К счастью, из близнецов он более покладистый.
Брэндон стоит возле двери, одетый в шорты цвета хаки и белую рубашку. Его волосы, реалистично имитирующие темный шоколад, разлетаются во все стороны, как будто он только что выкатился из кровати и приземлился в моей студии.