Снова открыл глаза и сел на кровать. Огляделся. В комнате пахло ладаном и миррой. У иконы Богоматери горела свечка. Кто ее зажег? Он протянул руку. Что? Детский мокрый платочек. Значит не сон. Вздохнув батюшка, отер ладонью лицо и взяв платочек, и как был вышел из избы. На реке был виден отблеск будто от костра…
… Алиса нарушила молчание, застонав как от боли.
– Ты кто видит нас сейчас. Скажи нам только одно. Только одно. Сколько у нас времени? Мы успеем хотя бы крикнуть им? Успеем хоть попыться?
Она подняла голову к сверкающим звездам.
– Молчишь? Ладно, мы попробуем. Ты только уж сильно не сердись, если что… Мы же дети.
» Так что нам делать, как нам петь, как не ради пустой руки?
А если нам не петь, то сгореть в пустоте;
А петь и не допеть – то за мной придут орлики;
С белыми глазами, да по мутной воде.
Только пусть они идут – я и сам птица черная,
Смотри, мне некуда бежать: еще метр – и льды;
Так я прикрою вас, а вы меня, волки да вороны,
Чтобы кто-нибудь дошел до этой чистой звезды…
Так что теперь с того, что тьма под куполом,
Что теперь с того, что ни хрена не видать?
Что теперь с того, что все свечи куплены,
Ведь если нет огня, мы знаем, где его взять;
Может правда, что нет путей, кроме торного,
И нет рук для чудес, кроме тех, что чисты,
А все равно нас грели только волки да вороны,
И благословили нас до чистой звезды.»
Мику негромко рассмеялась.
– Лиска, ну ты… Все тебе расскажи, покажи и дай потрогать. Сами узнаем в свое время.
Она положила голову на плечо черноволосому парню.
– Костя, ты как?
– Вроде нормально. Вы все рядом. – он посмотрел на меня. – Тебя помню. Ты…
Лена неожиданно прервала его.
– Ребята… Вы про ребеночка только никому не говорите. А то сплетни гадкие всякие пойдут.
Она смущенно потупилась.
Алиса погрозила кулаком.
– Улька!
Та пожала плечами.
– А чего я сразу? Никому я не скажу. Честное пионерское!
Мику встала.
– Лена, давай вернемся. И Костя, тебя родители же потерять могут. Не спят наверное. Нехорошо ведь получается.
– Ну да… Это они могут. И вставать завтра рано.
Лена отряхнулась.
– Тогда мы пойдем? В лагере увидимся.
… Я поправил полусгоревшие коряги в костре и неожиданно уловил движение в темноте. Кто-то шел к костру. Девочки возвращаются что-ли, зачем? А кто там тогда? Туман всколыхнулся… К нам вышли двое. Цыганка средних лет и рыжий бородатый мужик. Увидев их, Алиса внезапно побледнела, а потом бросилась к ним, раскинув руки.
– Дае, дадо… Вы, вы…
Цыганка прижала ее к себе.
– Ружичка, чая моя…
Алиса повернулась к нам. По ее лицу текли слезы.
– Вот… Это мои мама и папа. Они нашли меня и пришли.
Мужчина обнял ее, погладил по голове.
– Дочка, мы же… Ты уж нас прости, что…
Алиса всхлипнула и снова прижалась к нему.
– Пап, не надо, я же вас люблю. И всегда любила. Вот.
– Ну подожди обниматься пока, дай хоть поздороваться, а то нехорошо выходит.
Отстранив ее мужик, подошел к нам с Ульянкой и прищурился. Потом, виновато вздохнув, протянул мне руку.
– Дубридин кало баро. Здравствуй черный баро, несущий свет. Прости, что не признал сразу.
Женщина лишь махнула на него рукой.
– Ай, да не сердись ты на него баро. Дырлыно он.
Ульянка тем временем, подойдя, смущенно улыбаясь, взяла его за полу пиджака.
– Деда…
Тот потрепал ее по голове, обернулся.
– Зара, смотри какая внучка у нас гожа растет.
Цыганка только цокнула языком.
– Ну… В нашем роду все такие, Иван. Ты прабабку хоть вспомни…
Мужик почему то смутился.
– Нашла время когда вспоминать… Не за этим пришли ведь. Ружа, дочка подойди.
Лиска, вытерев слезы, подошла, взяла меня за руку, посмотрела на отца. И неожиданно потянула меня вниз. Мы встали на колени.
– Даю я вам свое отцовское благословение. Любите друг друга…
Иван вздохнул.
– Люби ее баро, сколько бы вам отпущено не было. Люби… И помните, что на вашей любви мир держится.
– Ай, Иван, – сказала Зара, подходя к нам. – а про подарки то как? Да вы бы уже встали. А целоваться это потом, без нас уж будете.