О чем она только не мечтала в тот яркий день на реке! Когда они здесь обоснуются, она отремонтирует булочную, повесит на окна занавески, поставит несколько столиков со свечами и будет подавать посетителям горячий шоколад, чай; со временем они купят соседний магазин — пока он пустовал — и откроют там маленький ресторан, но не для рабочих, как у Мюллеров, а для коммивояжеров и более состоятельной публики. Она уже Видела, как ее муж в темном костюме и галстуке «бабочкой» проводит посетителей к столикам, официантки в накрахмаленных муслиновых фартуках спешат из кухни с тяжелыми подносами, а сама она сидит за кассой и, получая деньги, с улыбкой говорит: «Надеюсь, вам у нас понравилось?». А вечером после закрытия ресторана они с мужем проводят время в кругу друзей за кофе с пирожными.
Откуда ей было знать, что этот район так обветшает, что люди, с которыми ей хотелось бы завязать приятельские отношения, будут гнушаться ее обществом, а тех, кто с удовольствием водил бы с ней дружбу, она будет считать ниже себя; что магазин, который она мечтала купить под ресторан, снесут и на его месте построят огромный гараж, и оттуда будет доноситься лязганье металла; что большие дома с окнами на реку превратятся в жалкие трущобы или тоже будут снесены, а их место займут свалки и скобяные мастерские.
Где они, столики с горячим шоколадом и пирожными, где свечи и занавески, где официантки? Ничего этого нет и не будет. Из года в год она по двенадцать часов в день простаивает за прилавком, продавая буханки грубого хлеба механикам в засаленных спецовках, неряшливо одетым домохозяйкам и грязным ребятишкам, чьи родители, напившись, субботними вечерами дерутся на улице.
Ее мучения начались с первой брачной ночи. Это произошло во второразрядной гостинице на Ниагарском водопаде. Все радужные надежды застенчивой розоволицей хрупкой девушки превратились в прах под скрип пружин старой гостиничной кровати. Беспомощно распростертая под тяжелым, грубым, не знавшим усталости телом, она поняла, что вынесла себе пожизненный приговор.
В конце первой недели медового месяца она написала записку, что кончает жизнь самоубийством. Потом порвала ее. Еще много раз она будет писать и рвать такие записки. Воспитанная монахинями в строгих правилах, она была стыдливой и робкой, мечтала о благородстве и нежности. Аксель же повзрослел, имея дело с проститутками, и, наверно, считал, что все женщины, заслуживающие того, чтобы на них женились, должны лежать в супружеской постели, оцепенев от ужаса.
Спустя несколько месяцев Джордах наконец понял ее непреодолимое молчаливое отвращение. Это лишь разъярило его, и он стал еще агрессивнее. И вот уже двадцать лет он осаждает ее, безнадежно и с ненавистью, какую, по-видимому, испытывает полководец великой армии, не сумевший взять приступом жалкий загородный домик.
Но ссорились они не поэтому. Скандалы были из-за денег. Чтобы выпросить у Акселя каких-нибудь десять долларов на новые туфли или, позднее, на приличное школьное платье для Гретхен, ей приходилось долгие месяцы пилить его и устраивать ему сцены. Он вечно попрекал ее куском хлеба. И она не знала, сколько денег у него на счету в банке. Он экономил на всем как одержимый. На его глазах разорилась вся Германия, и он был уверен, что то же самое может случиться с Америкой.
Когда Гретхен окончила среднюю школу, о поступлении в колледж не могло быть и речи, хотя, как и Рудольф, она всегда считалась лучшей ученицей в классе. Ей пришлось сразу поступить на работу и каждую пятницу половину жалованья отдавать отцу. «В колледжах из порядочных девушек делают шлюх», — сказал Аксель. А Мэри знала, что Гретхен выйдет замуж за первого мужчину, который сделает ей предложение, только бы поскорее сбежать от отца, — еще одна загубленная жизнь в этой бесконечной цепи.
Лишь когда дело касалось Рудольфа, Аксель не считался с расходами. Красивый, с хорошими манерами, учтивый и ласковый, Рудольф был надеждой семьи. Учителя восхищались им. В своем старшем сыне и Мэри и ее муж видели вознаграждение за все свои неудачи. У Рудольфа были способности к музыке, он играл в школьном оркестре на трубе. В конце, прошлого года Аксель купил ему сверкающую, точно золотую трубу. До этого Аксель никому в семье не делал подарков. Рудольф играл в клубе на танцах. Аксель дал ему взаймы тридцать пять долларов на смокинг — неслыханная щедрость с его стороны! — и разрешил оставлять себе все заработанные на вечерах деньги. «Не трать их. Они пригодятся тебе, когда поступишь в колледж», — сказал он. С самого начала было негласно решено, что Рудольф будет учиться в колледже. Чего бы это ни стоило.
Она чувствует себя виноватой. Вся ее любовь сосредоточилась на старшем сыне. Но она так измучена, что у нее не хватает сил любить двух других своих детей. Когда он рядом, она всякий раз старается погладить его, когда он спит, заходит к нему в комнату и целует его в лоб; вечерами, падая с ног от усталости, она стирает и гладит его рубашки, чтобы все видели, какой он чистый и красивый. Она вырезает из школьной газеты заметки о его победах на спортивных состязаниях и аккуратно вклеивает табели с его отметками в альбом, который держит на своем туалетом столике рядом с томиком «Унесенные ветром».
Ее младший сын Томас и ее дочь просто живут в одном доме с ней. А Рудольф — это ее плоть и кровь.
На Томаса она не возлагает никаких надежд. Уж больно у него насмешливое лицо. Хулиган, вечно затевает драки, в школе сплошные неприятности, дерзит, над всеми издевается и все делает по-своему, не считается ни с чем, приходит и уходит, когда ему заблагорассудится, и никакие наказания на него не действуют. Где-нибудь, в каком-нибудь календаре день, когда ее сын Томас будет опозорен, уже отмечен кроваво-красной цифрой как некий жуткий праздник. И ничего тут не поделаешь. Не любит она его и не может ему ничем помочь.
Итак, семья спит, а мать стоит на распухших ногах у окна. Измученная бессонницей и изнурительным трудом, расплывшаяся, неряшливая больная женщина, избегающая смотреть на себя в зеркало, регулярно решающая покончить жизнь самоубийством, седая в сорок два года, она курит сигарету за сигаретой, обсыпая пеплом засаленный халат.
Слышится гудок паровоза, солдат везут в далекие порты навстречу грохоту канонады. Слава богу, Рудольфу еще нет семнадцати. Она умрет с горя, если его заберут на войну.
Она закуривает последнюю сигарету, снимает халат и ложится в постель. Лежит и курит. На несколько часов она забудется сном. Но она знает, что тотчас проснется, едва на лестнице раздадутся тяжелые шаги мужа, провонявшего потом и виски за ночь работы в пекарне.
2
Часы показывали без пяти двенадцать, но Гретхен продолжала печатать. Была суббота, и остальные девушки уже кончили работу и прихорашивались, собираясь уходить. Луэлла Девлин и Пат Хаузер пригласили Гретхен пойти с ними пообедать, но у нее сегодня не было настроения слушать их пустую болтовню. К сожалению, она уже почти все допечатала и не было оснований задерживаться.
Вот уже два дня Гретхен, сказавшись больной, не появлялась в госпитале. Сразу после работы она возвращалась домой и никуда не выходила. Она была слишком взвинчена, чтобы сидеть с книгой, и поэтому решила разобрать свой гардероб: стирала и без того идеально чистые блузки и в который раз утюжила безукоризненно отглаженные платья. Когда никакой работы уже не оставалось, мыла голову и укладывала волосы, делала маникюр, упорно предлагала сделать маникюр Руди, хотя всего неделю назад привела его ногти в порядок.