Лицо мисс Лено налилось кровью, а рот перекосился от ненависти.
— Я все о вас знаю. Грязный бош! — выкрикнула она.
Джордах перегнулся через стол и влепил ей звонкую пощечину. Удар прозвучал как выстрел. Со спортивной площадки больше не доносилось голосов, и мгновение в комнате царила мертвая тишина. Мисс Лено так и застыла на месте. Затем рухнула на стул и, закрыв лицо руками, разразилась потоком слез.
— Я не привык, чтоб со мной так разговаривали, поняла, шлюха французская?! — сказал Джордах. — Я не для того приехал сюда из Европы, чтобы такое выслушивать. Будь я французом — а они нынче задали стрекача после первого же выстрела грязных бошей, — я бы хорошенько подумал, прежде чем кого-нибудь оскорблять. К твоему сведению — может, тебе от этого полегчает, — в шестнадцатом году я собственными руками всадил штык в спину одному французу, когда тот пытался удрать к своей мамочке.
Джордах говорил спокойно, ровным голосом, точно речь шла о погоде или заказе на муку, и Рудольфа начала бить дрожь. Ирония звучала еще невыносимее из-за этого почти дружелюбного тона.
— И если ты вздумаешь отыграться на моем сыне, — безжалостно продолжал Аксель, — советую опять же хорошенько подумать сначала. Я живу недалеко отсюда и в случае чего могу заглянуть еще раз. Вот уже два года мой сын получает по французскому только отличные отметки, и, если в конце года отметка у него окажется ниже, я не поленюсь зайти в школу, чтобы задать несколько вопросов. Пошли, Руди.
Они вышли из класса, оставив за столом рыдающую мисс Лено.
Отец и сын шагали молча. Поравнявшись с урной на углу улицы, Джордах остановился, почти машинально порвал рисунок в клочки и выкинул их. Потом взглянул на Рудольфа.
— Дурак ты, верно? — сказал он.
Рудольф кивнул.
Они продолжали идти к дому.
— У тебя уже были женщины? — спросил Джордах.
— Нет.
— Это правда?
— Я бы сказал тебе.
— Думаю, сказал бы, — согласился Джордах. — Чего же ты ждешь?
— А куда торопиться? — занял Рудольф оборонительную позицию. Никогда раньше ни отец, ни мать не говорили с ним о сексе, а сейчас уж был совсем неподходящий момент. Перед глазами у него стояло искаженное, подурневшее лицо мисс Лено, рыдающей за учительским столом, и ему было стыдно, что эта глупая визгливая баба могла быть предметом его страсти.
— Когда начнешь, — продолжал Джордах, — меняй их почаще. И смотри не вообрази, будто на свете для тебя существует лишь одна-единственная женщина, иначе испортишь себе жизнь.
— Хорошо, — ответил Рудольф, хотя твердо знал, что отец не прав. Совсем не прав.
Некоторое время они снова шли молча. Завернув за угол, Аксель спросил:
— Тебе неприятно, что я ее ударил?
— Да.
— Ты жил только в этой стране, — сказал Джордах. — Тебе не понять, что такое настоящая ненависть.
— Ты действительно заколол француза штыком? — Рудольф должен был знать правду.
— Угу. Одного из десяти миллионов. Французом больше, французом меньше — какая разница?
Они подошли к дому. Рудольф чувствовал себя подавленным и несчастным. Ему следовало бы поблагодарить отца за то, что он вступился за него, и понимал, что мало кто из родителей поступил бы подобным образом, но не мог выдавить из себя ни слова.
— Я убил еще одного человека, — продолжал Джордах, когда они остановились около булочной. — В Гамбурге в двадцать первом году, уже после войны. Ножом. Пожалуй, пора уже тебе знать побольше о родном отце. Ну, увидимся за ужином. Мне надо поставить лодку в сарай. — И, сдвинув кепку на затылок, он заковылял к реке.
Когда в конце учебного года вывесили список с отметками, против фамилии Рудольфа в графе «французский язык» стояло «отлично».
Глава 4
Спортивный зал начальной школы находился неподалеку от дома Джордахов и, кроме субботы и воскресенья, был открыт до десяти часов вечера. Два-три раза в неделю Том приходил сюда поиграть в баскетбол, или просто поболтать с ребятами, или покидать по маленькой кости в мужском туалете, подальше от глаз тренера.
Том был единственным из своих сверстников, кого парни постарше принимали в игру. Он завоевал это право кулаками. Однажды, войдя в туалет, когда игра в кости шла полным ходом, он протиснулся между двумя игроками и, опустившись на колени, швырнул свой доллар в кучу мелочи. Потом, повернувшись к Сонни Джексону, девятнадцатилетнему парню, заводиле всей этой компании, догуливавшему последние деньки перед призывом в армию, сказал: «Ты устарел, приятель». Сонни, сильный, коренастый задира, был очень обидчив, и Том намеренно выбрал его для своего дебюта. Взглянув на Тома с раздражением, Сонни выкинул его доллар из кучи: «Вали отсюда, молокосос. Здесь играют мужчины».