Играя, Рудольф с удовлетворением заметил, как Джули отказала пригласившему ее парню в пиджаке и галстуке — явно студенту-первокурснику.
Родители Джули разрешали ей проводить субботние вечера с Рудольфом и приходить домой поздно — они доверяли Рудольфу. Он всегда нравился родителям девушек. И не без оснований. Но попади она в лапы сильно пьющего первокурсника, целующего взасос и разговаривающего с видом превосходства, трудно сказать, в какой скверной ситуации она может оказаться. То, что она отрицательно покачала головой, связывало их не менее прочно, чем обручальное кольцо.
Проиграв три такта музыкального автографа оркестра и тем самым объявив пятнадцатиминутный перерыв, Рудольф подал Джули знак выйти подышать свежим воздухом: несмотря на открытые окна, в бараке было жарко и сыро, как в долине Конго.
Когда они оказались под деревьями, где стояли машины, Джули взяла его за руку. Ладонь ее была сухой, теплой, мягкой и такой родной. Удивительно, какие сложные чувства может испытывать человек, просто держа девушку за руку.
— Когда ты исполнял соло, меня даже дрожь пробрала, — сказала Джули. — И я вся съежилась, как устрица, когда на нее капают лимоном.
Он прыснул от такого сравнения. Джули тоже рассмеялась. У нее имелся целый набор таких сравнений для описания того, что она чувствовала. «Я — как торпедный катер», — говорила она, нагоняя его в городском бассейне. «Я сейчас как луна в пору затмения», — заявляла она, когда ее заставляли дома мыть посуду и она из-за этого не могла прийти к нему на свидание.
Они прошли в конец автостоянки, подальше от выхода из дансинга, где на крыльце стояла целая толпа любителей подышать свежим воздухом, открыли дверцу какой-то машины, забрались в нее и стали целоваться в темноте. Они целовались до бесконечности, вцепившись друг в друга. Ее рот был пионом, котенком, мятой, кожа горла под его пальцами казалась крылом бабочки. Они целовались везде, где могли, но больше ничего себе не позволяли.
Он тонул, погружаясь все глубже и глубже, пролетая сквозь струи фонтанов, сквозь дым, сквозь облака. Все существо его любило, любило… Она запрокинула голову, и он поцеловал ее в шею.
— Я люблю тебя, — прошептал он, потрясенный охватившей его необыкновенной радостью, которую подарили ему эти впервые произнесенные слова.
Она прижала его к себе. От ее гладких сильных рук пахло летом, абрикосами.
Вдруг дверца открылась, и мужской голос спросил:
— Какого дьявола вы тут делаете?
Рудольф выпрямился и жестом защитника обвил рукой плечи Джули.
— Обсуждаем последствия взрыва атомной бомбы, — хладнокровно ответил он. — Зачем еще, по-вашему, мы сюда залезли? — Он скорее умер бы, чем обнаружил перед Джули растерянность.
Неожиданно мужчина рассмеялся.
— Задай глупый вопрос и получишь глупый ответ, — заметил он и немного придвинулся. В слабом свете фонаря, висевшего на столбе стоянки, Рудольф узнал его — гладко зачесанные рыжеватые волосы, кустистые светлые брови.
— Извини, Джордах, — сказал Бойлен. В его голосе звучало смешливое удивление.
«Он меня знает, — подумал Рудольф. — Но откуда?»
— Так уж получилось, что это моя машина, — продолжал Бойлен, — но, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Не буду мешать артисту во время его короткого отдыха. Я всегда слышал, что дамы предпочитают трубачей. — Рудольф предпочел бы услышать это в других обстоятельствах и от кого-нибудь другого. — Все равно я пока не собираюсь уезжать. Пойду чего-нибудь выпью. Вы с дамой окажете мне честь, если позже присоединитесь ко мне и выпьете в баре по стаканчику на сон грядущий. — С легким поклоном он осторожно закрыл дверцу и удалился.
Джули сидела неподвижно, сгорая от стыда.
— Он знает нас, — прошептала она.
— Меня, — поправил ее Рудольф.
— Кто это?
— Человек по фамилии Бойлен. Из всем известного «святого семейства».
— О-о, — выдохнула Джули.
— Вот именно: о-о, — сказал Рудольф. — Хочешь прямо сейчас уехать? Автобус отходит через несколько минут. — Ему хотелось предельно защитить ее, хотя он сам не знал от чего.
— Нет, — сказала Джули вызывающим тоном. — Мне нечего скрывать. А тебе?