Выбрать главу

Машин в этот час было мало, и такси мчалось в верхнюю часть города. Словно летело по небу.

Последний поцелуй в честь Эли Левковича, и Гретхен застегнула пуговицы на платье: невеста должна выглядеть пристойно.

Фасад отеля «Стэнли» производил внушительное впечатление. Архитектор, по-видимому, бывал в Италии или видел Дворец дожей на фотографиях. Словом, побережье Адриатики на Седьмой авеню.

Вилли пошел за ключом, а Гретхен осталась ждать в вестибюле. Пальмы в кадках. Темные деревянные кресла в псевдоитальянском стиле, яркий свет. Снующие мимо женщины с лицами сержантов полиции и с крашеными светлыми кудряшками, как у дешевых кукол. По углам — кучки мужчин, обсуждающих, на какую лошадь поставить на следующих скачках. Приехавшие по делам военные. Две длинноногие девицы-статистки с наклеенными ресницами, какая-то старуха в мужских рабочих ботинках, чья-то мать, коммивояжеры, недовольные неудачным днем, детективы, бдительно глядящие в оба, чтобы вовремя разоблачить порок…

Гретхен с независимым видом подошла к лифту и даже не взглянула на Вилли, когда он появился с ключом в руке.

— Седьмой, — сказал Вилли лифтеру.

На седьмом этаже в интерьерах уже не чувствовалось и намека на любовь архитектора к Италии. Вдохновение зодчего, вероятно, иссякло шестью этажами ниже. Узкие коридоры, металлические двери — темно-коричневая краска на них облупилась, некогда белые кафельные полы без ковров. «Простите, ребята, мы больше не можем вас дурачить. Лучше уж вам знать правду: вы в Америке».

Они пошли по узкому коридору — каблуки Гретхен отбивали дробь, словно копытца пони. Их тени колыхались на плохо освещенных стенах, словно призраки, сохранившиеся после бума 1925 года. Они остановились у одной из дверей. 777. На Седьмой авеню, на седьмом этаже. Магическое сочетание чисел.

Вилли открыл дверь, и они вошли в номер 777 отеля «Стэнли» на Седьмой авеню.

— Я не буду зажигать свет — так тебе будет уютнее, — сказал он. — Комната жуткая, но это единственное, что мне удалось найти. Да и то разрешили остановиться всего на пять дней. Гостиницы в городе переполнены.

Но сквозь облезлые жалюзи сияющий электричеством Нью-Йорк достаточно освещал номер, так что Гретхен поняла, где она оказалась. Крохотная комнатушка, узкая односпальная кровать, жесткий деревянный стул, раковина, ванной нет, на бюро темнеет груда офицерских рубашек.

Он начал неторопливо раздевать ее. Сначала развязал красный пояс, потом расстегнул верхнюю пуговицу на платье, потом вторую, третью… Она считала их, следя за движениями его пальцев. Он опустился на колени. Седьмая, восьмая… одиннадцатая! Сколько было проведено рабочих совещаний, сколько сделано анализов, прежде чем пришли к окончательному решению — не десять, не двенадцать пуговиц, а одиннадцать!

— Здесь работы на целый день, — сказал Вилли.

Он снял с нее платье и аккуратно повесил на спинку стула. Офицер и джентльмен. Она повернулась к нему спиной, чтобы он мог расстегнуть бюстгальтер. Бойлен приучил ее к этому. Свет, проникавший сквозь жалюзи, исполосовал ее, как тигрицу. Вилли стал возиться с крючками на ее спине.

— Могли бы они придумать что-то получше, — заметил он.

Гретхен рассмеялась и помогла ему. Бюстгальтер слетел вниз. Она снова повернулась к нему лицом, и он осторожно спустил ее белые хлопчатобумажные трусики до колен. Гретхен сбросила туфли, подошла к кровати и откинула покрывало вместе с одеялом и верхней простыней. Белье было не первой свежести. А Мэри-Джейн спала тут? Не важно.

Она легла, вытянув ноги, положив руки по швам. Он встал над ней. Положил руку ей между ног. Пальцы были умные.

— Лощина наслаждения, — произнес он.

— Да раздевайся же, — сказала она.

И стала смотреть, как он развязывает галстук и расстегивает пуговицы. Когда Вилли снял рубашку, она увидела, что на нем высокий медицинский корсет, с крючками и шнурками. Корсет доходил почти до подмышек и опускался ниже пояса. Так вот почему так прямо держится этот молодой капитан! «Мы слишком энергично приземлились, и нас тряхануло», — вспомнила она его слова. Наказанная за грехи солдатская плоть!