Накануне всю ночь лил дождь, и даже сейчас, в конце дня, серый воздух был по-прежнему насыщен влагой. В мутной воде форель клевала плохо, но уже одно то, что вокруг ни души и ни звука — только плеск воды о камни, — доставляло ему наслаждение. Через неделю начнутся занятия в школе, и Рудольф старался выжать как можно больше из последних свободных дней.
Он стоял с удочкой у одного из двух деревянных резных мостиков, перекинутых через ручей, когда услышал чьи-то шаги. К мостику вела дорожка, заросшая сорняками. Намотав леску на катушку спиннинга, он замер в ожидании. На мостике появился Бойлен — без шляпы, в замшевой куртке, с пестрым шарфом и в сапогах для верховой езды.
— Добрый день, мистер Бойлен, — поздоровался Рудольф, чувствуя себя немного неловко и волнуясь, что вдруг тот уже забыл о своем приглашении или сказал это тогда просто из вежливости.
— Ну, как успехи? — осведомился Бойлен.
— Да вот пока только две.
— Не так уж плохо для такого денька, как сегодня, — заметил Бойлен, окинув взглядом мутную воду. — К тому же ловишь-то ты на блесну.
— А вы рыбачите? — Рудольф подошел ближе к мостику, чтобы им не приходилось говорить слишком громко.
— Раньше занимался этим, — сказал Бойлен. — Ну, не буду тебе мешать. Я просто вышел прогуляться. Обратно пойду этой же дорогой и, если ты будешь еще здесь, надеюсь, не откажешься выпить рюмочку в моем доме.
— Спасибо, — поблагодарил Рудольф, но не сказал, дождется его или нет.
А Бойлен, помахав ему рукой, пошел дальше.
Рудольф сменил блесну, вытащив ее из-под ленточки на старой коричневой фетровой шляпе, которую надевал, когда шел дождь или когда он ходил рыбачить. Он умело, быстро завязал узлы. Быть может, когда-нибудь он станет хирургом и будет зашивать раны. «Я думаю, пациент выживет, сестра». Сколько на это нужно лет? Три года в подготовительном медицинском, четыре года в мединституте, еще два года интерном. Разве у кого-нибудь есть столько денег? Так что и думать забудь.
Ему пришлось забрасывать удочку трижды, прежде чем рыба клюнула. Вода закипела, грязно-белая в бурном потоке. Похоже, большая рыбина. Он осторожно подтягивал леску, стараясь обойти камни и водоросли. Дважды рыба чуть не сорвалась. Наконец, когда она устала, Рудольф взял подсачник и вошел в ручей. Ледяная вода тут же хлынула за голенища. Только когда рыба была уже в его руках, он заметил, что Бойлен вернулся и стоит на мостике, внимательно наблюдая за ним.
— Браво, — сказал он, когда, хлюпая сапогами, Рудольф вышел на берег. — Чистая работа.
Рудольф прикончил форель и положил ее в корзинку, а Бойлен подошел — стоял и смотрел.
— Я никогда не мог бы это сделать, — заметил Бойлен. — Убить собственными руками… — Он был в перчатках. — Они выглядят как маленькие акулы, — сказал он, — верно?
Рудольфу они казались обычными форелями.
— Я никогда не видел акулы, — сказал он.
Он сорвал еще несколько папоротников и уложил их в корзину вокруг рыбы. У отца на завтрак будет форель. Отец любит форель. Это будет платой ему за подаренный на день рождения спиннинг.
— А ты когда-нибудь ловил рыбу в Гудзоне? — спросил Бойлен.
— Случалось. Иногда в рыболовный сезон сюда заходят алозы.
— В молодости мой отец ловил лососей в Гудзоне, — сказал Бойлен. — Можешь себе представить, каким был Гудзон, когда здесь жили индейцы? До рузвельтовских времен. По берегам ходили медведи и рыси, к воде спускались олени.
— Мне случается порой увидеть оленя, — сказал Рудольф. Он никогда не пытался представить себе, как выглядел Гудзон, когда его бороздили каноэ ирокезов.
— Олени — беда для урожая, беда, — заметил Бойлен.
Рудольф с удовольствием снял бы сапоги и вылил из них воду, но носки у него были залатаны, и ему совсем не хотелось демонстрировать Бойлену толстые заплаты — материнское рукоделие.
Словно прочитав его мысли, Бойлен сказал:
— Мне кажется, тебе следует разуться и вылить воду из сапог. Вода, должно быть, холодная.
— Это точно, — сказал Рудольф, стягивая сапоги.
Бойлен, казалось, ничего не заметил. Он оглядывал густой лес, который стал собственностью его семьи сразу после окончания Гражданской войны.
— Раньше отсюда просматривался дом. Этих зарослей тогда не было. Круглый год здесь работали десять садовников, а сейчас не нанять ни одного… Впрочем, в этом нет и смысла. — Он внимательно оглядел разросшийся кустарник, заросли карликовых дубов, ольхи и кизила. — Все эти деревья — сорняки, — сказал он. — Первозданный лес, где только человек — гнус. Кто это сказал?