— Лонгфелло, — ответил Рудольф. Он снова надел сапоги. Носки у него были совсем мокрые.
— Ты много читаешь? — спросил Бойлен.
— Мы учили это в школе, — не захотел хвастать Рудольф.
— Я рад, что наша образовательная система не забывает о наших птицах и их родных диких местах, — заметил Бойлен.
«Опять выдрючивается, — подумал Рудольф. — На кого он хочет произвести впечатление?» Рудольф не слишком любил Лонгфелло, но за кого себя считает Бойлен, почему он говорит тоном такого превосходства? Ты что, братец, тоже пишешь стихи?
— Кстати, у меня, кажется, где-то валяются болотные сапоги до бедра. Не помню уж, когда я их купил. Если они тебе как раз, можешь взять. Зайдем в дом, ты их примеришь.
Рудольф хотел прямо с ручья вернуться домой. До автобусной остановки было далеко, и нужно было спешить, родители Джули пригласили его на ужин, а потом они с Джули собирались пойти в кино. Но болотные сапоги… Новые они стоят не меньше двадцати долларов.
— Спасибо, сэр, — сказал он.
— Не называй меня «сэр». Я и без того чувствую себя достаточно старым.
Они пошли к дому по заросшей дорожке.
— Давай я понесу корзинку.
— Она не тяжелая, — сказал Рудольф.
— Позволь. Может, хоть тогда мне будет казаться, что я сегодня сделал что-то полезное.
«А ведь он несчастный, — удивленно подумал Рудольф. — Такой же несчастный, как моя мать». Он отдал Бойлену корзинку, и тот перекинул ее через плечо.
Огромный дом на холме весь зарос плющом — бесполезная крепость из нетесаного камня, призванная защищать обитателей от рыцарей в доспехах и колебаний на бирже.
— Смехотворно, не правда ли? — пробормотал Бойлен.
— Да.
— А ты словоохотливый собеседник, — рассмеялся Бойлен, открывая массивную дубовую дверь. — Входи.
«В эту дверь входила моя сестра, — подумал Рудольф. — Мне следует повернуться и уйти».
Но он не ушел.
Они оказались в большом темном холле с мраморным полом и широкой лестницей, которая, изгибаясь, вела наверх. Тотчас появился пожилой слуга в сером альпаковом пиджаке и галстуке-бабочке, точно Бойлен, войдя в дом, тотчас потянул его к себе на веревочке.
— Добрый вечер, Перкинс, — сказал Бойлен. — Это мистер Джордах, наш молодой друг.
Перкинс едва заметно поклонился. Он чем-то походил на англичанина. У него было лицо преданного королю и отчизне вассала. Он взял у Рудольфа его потрепанную фетровую шляпу и возложил ее на длинный стол у стены, как венок на королевскую могилу.
— Перкинс, вы не будете так любезны сходить в оружейную и поискать там мои старые болотные сапоги? Мистер Джордах — рыбак. Вот, полюбуйтесь. — И он открыл корзинку.
— Отличного размера, сэр, — сказал этот поставщик двора ее величества.
— Верно? — Мужчины разыгрывали спектакль, правила которого были неизвестны Рудольфу. — Отнесите поварихе. Попросите ее что-нибудь из них приготовить на ужин. Ты ведь останешься поужинать, Рудольф, не так ли?
Рудольф заколебался. Ему придется пропустить свидание с Джули. Но ведь он ловил рыбу в ручье Бойлена да еще получит сапоги.
— А можно мне от вас позвонить? — спросил он.
— Конечно. — И Бойлен снова повернулся к Перкинсу: — Скажите поварихе, что нас будет двое. — Аксель Джордах не будет есть форель на завтрак. — Да, и еще, — сказал Бойлен, — принесите, пожалуйста, мистеру Джордаху пару приличных теплых носков и полотенце. Он промочил ноги. Сейчас он молод и не обращает на это внимания, но когда лет через сорок будет, как мы с вами, страдать от ревматизма и с трудом добираться до камина, он еще вспомнит этот день.
— Слушаюсь, сэр, — ответил Перкинс и вышел на кухню или в оружейную — неизвестно ведь, где что находится.
— Тебе, пожалуй, лучше снять сапоги здесь. Ты будешь чувствовать себя уютнее, — заметил Бойлен, вежливо намекая этим, что будет не в восторге, если Рудольф наследит по всему дому.
Рудольф стянул сапоги; штопаные носки — немой укор самолюбию.
— Пройдем сюда. — И Бойлен распахнул обе створки высокой двери из резного дерева. — Надеюсь, Перкинс проявил любезность и развел огонь. А то даже и в хорошую погоду в доме холодно. Здесь в лучшем случае вечный ноябрь. В такой, как сегодня, день, когда в воздухе чувствуется дождь, здесь можно как по льду кататься на собственных костях.
Такой огромной комнаты, как та, куда они вошли, Рудольф никогда в жизни не видел. Высокие окна наглухо закрыты бордовыми бархатными занавесками. На стенах ряды полок с книгами. Много картин: нарумяненные дамы в нарядах девятнадцатого столетия, внушительного вида бородатые пожилые мужчины, большие, писанные маслом пейзажи в паутине трещин. В одной из них Рудольф узнал соседнюю долину Гудзона, изображенную, когда здесь еще были поля и леса. На рояле разбросаны переплетенные в альбомы ноты, у соседней стены — бар. Просторный мягкий диван, несколько кожаных кресел, столик с кипой журналов. Неимоверных размеров светлый персидский ковер, наверное сотканный сотни лет назад, неискушенному глазу Рудольфа показался просто выцветшим и потертым. К их приходу Перкинс разжег огонь в большом камине. Поленья на толстой железной решетке уютно потрескивали, лампы — их в гостиной было шесть или семь — струили мягкий вечерний свет. Рудольф немедленно решил, что когда-нибудь и у него будет такая же комната.