— Я вернусь через полчаса, — сказал он Койну. — Мне надо кое-кого повидать.
Койна это не обрадовало, но плевать на него.
Когда Томас подъехал на велосипеде к дому, Клотильда поливала из шланга лужайку под окнами. День был солнечный, и на струях воды играла радуга. Лужайка была небольшая, затененная липами. На Клотильде был белоснежный халат. Тете Эльзе нравилось, чтобы ее прислуга походила на медсестер. Это было своего рода рекламой идеальной чистоты. Мол, в моем доме можно хоть с пола есть.
Клотильда взглянула на Томаса, когда он слез с велосипеда, и продолжала поливать лужайку.
— Клотильда, зайдем в дом, надо поговорить, — сказал Томас.
— Мне некогда. — Она направила струю на клумбу с петуньями.
— Да посмотри же на меня, — сказал он.
— Разве ты не должен быть на работе? — Она продолжала говорить отвернувшись.
— Он вчера ночью приходил к тебе?.. Дядя?
— Ну и что?
— Ты его впустила?
— Он в доме хозяин, — мрачно ответила Клотильда.
— Ты обещала ему что-нибудь? — Он почти кричал, но ничего не мог с собой поделать.
— Какая разница? Возвращайся на работу. А то нас увидят.
— Ты обещала ему что-нибудь?
— Я обещала никогда больше не оставаться с тобой наедине, — отрезала она.
— Но это, конечно, несерьезно? — взмолился Томас.
— Нет, серьезно. — Она вертела в руках наконечник шланга. На пальце поблескивало обручальное кольцо. — Между нами все кончено.
— Нет! — Томасу хотелось схватить ее и встряхнуть. — К черту этот дом! Найди другую работу. Я тоже уйду и…
— Не говори глупости, — резко оборвала его Клотильда. — Ты же знаешь о моем «преступлении», — передразнила она дядю Харольда. — Он добьется, чтобы меня выслали из страны. — И грустно добавила: — Мы не Ромео и Джульетта. Ты школьник, а я кухарка. Возвращайся в гараж.
— Неужели ты ничего не могла ему сказать? — Томас был в отчаянии. Он боялся, что разрыдается прямо сейчас, на глазах у Клотильды.
— А чего говорить? Он дикий человек. Он ревнует, а когда мужчина ревнует, говорить с ним — все равно что со стеной или с деревом.
— Ревнует?.. — не понял Томас. — Что ты хочешь этим сказать?
— Он уже два года меня домогается, — спокойно сказала Клотильда. — Каждую ночь, как только его жена заснет, приходит и скребется у меня под дверью, словно кот.
— Жирная сволочь! В следующий раз я его подкараулю.
— Нет, ты не сделаешь этого, — возразила Клотильда. — В следующий раз я впущу его. Уж лучше тебе знать об этом.
— Впустишь? Его?!
— Я служанка, — сказала она. — И живу, как положено служанке. Я не хочу потерять работу, оказаться в тюрьме или вернуться в Канаду. Забудь обо всем. Alles Kaput! [13] Это были славные две недели. Ты славный мальчик. Извини, что я втянула тебя в неприятности.
— Хватит! Хватит! — закричал он. — Теперь я больше не дотронусь ни до одной женщины, пока не…
У него сдавило горло, и, не договорив, он вскочил на велосипед и поехал, не разбирая дороги, оставив Клотильду поливать розы. Он ни разу не обернулся и поэтому не видел отчаяния и слез на смуглом лице Клотильды.
Святой Себастьян весь в стрелах ехал в гараж. Шомпола появятся позднее.
Глава 9
Выйдя из метро на Восьмой улице, Гретхен вначале купила шесть бутылок пива, а потом зашла в химчистку за костюмом Вилли. На землю опустились сумерки, ранние ноябрьские сумерки, воздух дышал морозцем. Люди были в пальто и шагали торопливо. Впереди Гретхен шла, зябко нахохлившись, девушка в брюках и шинели. Голова ее была покрыта шарфом. У девушки был такой вид, словно она только что встала с постели, хотя был уже шестой час дня. Впрочем, в этом и заключалась прелесть Гринич-Виллидж: люди здесь поднимались с постели в любое время дня и ночи. И другая приятная особенность — в этой части города в основном жила молодежь. Шагая здесь среди молодежи Гретхен иногда думала: «Здесь я у себя».
Девушка в шинели зашла в гриль-бар «Коркоран», хорошо знакомый Гретхен, как и десяток других баров по соседству: сейчас значительная часть ее жизни проходила в барах.
Она прибавила шагу. Бумажная сумка с бутылками тяжело оттягивала руку, через другую руку у нее был переброшен костюм Вилли. Она надеялась, что застанет его дома. Но она никогда не знала в точности, будет ли это так. Гретхен возвращалась с только что закончившейся репетиции, а к восьми часам ей надо снова вернуться в театр. Николс и режиссер подготовили ее на замену и сказали, что у нее есть талант. Пьеса пользовалась скромным успехом, но, без сомнения, должна была продержаться до июня. Каждый вечер Гретхен трижды проходила в купальнике через всю сцену. Публика всякий раз смеялась, но смех был какой-то нервный. Услышав в первый раз смех на предварительном просмотре, автор пришел в ярость и хотел выбросить этот персонаж из пьесы, но Николс и режиссер заверили его: это хорошо, когда пьеса вызывает смех. Гретхен несколько раз приносили своеобразные письма и телеграммы с приглашением на ужин, а два раза она даже получила от кого-то розы. Она никогда никому не отвечала. После спектакля в ее уборной всегда был Вилли — он присутствовал при том, как она смывала тонирующий грим с тела и одевалась. Желая поддразнить ее, он иногда говорил: «О господи, и зачем я только женился? Это не мои слова — цитата».