Он сощурился, быстро пробегая глазами по строчкам газеты.
– Если журналисты ничего не напутали, то это опять Эби постаралась, – секретарь упростил работу Харви.
Но, несмотря на это, он продолжил читать бульварную прессу.
– Ах, Эби? Та самая? – Эттенгоф-старший многозначительно приподнял брови, когда оторвал взгляд от газеты. Недолгое время он невменяемо смотрел перед собой. Однако быстро собрался и махнул головой, прогоняя глупые фантазии.
– Да, Эбигайль Кросс из полиции нравов.
– Что ж, это её работа. Значит, обойдётся.
Скупо поджав губы, высокий, худоватый, однако на вид внушительный и плечистый, Харви Эттенгоф быстро сменил тему разговора. Эффективность – вот что волновало владельца сети отелей в первую очередь, во вторую – деньги, в третью – первое и второе вместе взятые. Личную жизнь Эттенгоф, как бывало в случаях крайней увлечённости, задвинул на задние ряды и давненько не доставал. Потому что эта самая личная жизнь, наоборот, изрядно доставала его, а не доставляла удовольствие, как должна была бы, согласно мнению общественности. По крайней мере, он искренне в это верил первое время, когда женился на местной красавице, матери Райена.
Но увы, они не сошлись характерами. И, как итог, трехлетнего сына Харви оставил себе, а жену отослал вместе с внушительными отступными с глаз долой, лишив опекунских прав. В оправдание ему сказать, сама Сибиэла не сильно горевала из-за разлуки с сыном, потому что выходила замуж не за личность, а за «денежный мешок», как она призналась мужу в одной из громких ссор, предваряющих неминуемый развод.
Что не мешало ей впоследствии слёзно просить о продолжении содержания, после того как крупная сумма денег наконец закончилась из-за беспрерывного бессовестного кутежа годы и годы напролёт. Следует сказать, в ход шло всё: и материнские чувства, проснувшиеся вдруг после очень долгой разлуки с сыном, и предложение возобновить отношения. А в последний раз Сибиэла угрожала статьёй в газете, обещала учинить грандиозный скандал ради привлечения внимания широкой публики, а заодно ради внушительного гонорара, обещанного яркими представителями жёлтой прессы из числа конкурентов Харви.
Тогда магнат не выдержал, нетерпящим возражения голосом он приказал Винвигу решить этот вопрос раз и навсегда.
– Раз и навсегда! – повторял он многократно.
И похоже, небеса его услышали, или секретарь действительно принял все необходимые меры. Потому что вот уже два месяца бывшая жена его не беспокоила. Но, несмотря на это, лёгкое волнение бередило якобы чёрствую душу воротилы, лишая его всяческого аппетита, а иногда даже сна.
Он никак не мог поверить, что такой щуплый, хоть и хитрый, человек рядом с ним способен укротить настоящую светскую львицу, которой всегда было мало и которая неизменно каждый раз ждала всё больших и больших сумм денег на бессмысленные растраты.
Сегодня Эттенгоф наконец отважился. Он сделал над собой невероятное усилие – открыл рот, чтобы озвучить наболевший вопрос, но проницательный и крайне смышлёный помощник опередил его, будто мысли прочтя.
– Я дико извиняюсь, что поднимаю эту тему, – Винвиг начал издалека. – Э… есть одно маленькое событие, которое требует вашего одобрения. И я, право слово, сильно смущён просить вас о подобном, памятуя о нежелании слышать новости о той самой женщине.
– Что? О той самой женщине?
Брови на лице Эттенгофа взяли старт на затяжной подъем. Удивление обещалось не отставать. Губы вытянулись в линию сильнее обычного. Нос остался на прежнем месте.
– Да… о той самой женщине… – намеренно мямлил секретарь, желая нагнать интриги. – Понимаете ли, она…
– Она? – повторил Харви, предвкушающе приоткрыв рот.
Сейчас он смотрел на подчинённого, как на обладателя столь ценной информации, от которой зависела его безбедная жизнь. Нет. Всё! Сейчас от Винвига, без малого, зависело абсолютно всё. А именно, будущее воротилы, в чьих руках пребывало в настоящий момент более трех десятков отелей, четверть производственных королевских артелей и в довесок несколько местных газет, приобретённых на случай острой нужды заткнуть кому-нибудь рот.
В целом, Харви Эттенгоф не был жадным и циничным скупердяем, каким его представляли многие из конкурентов, время от времени выставляя на первую полосу газет не самый приятный портретный снимок. Вдобавок стоит отметить, что он искренне верил в собственную непогрешимость в деле справедливого распределения благ человеческих, как среди всех своих работников, так и себя любимого, а заодно тешился мыслью, будто изрядно в этом преуспел. Однако, как часто бывало, время от времени на него нападали приступы зависти…