Наставников не хватало, но расписание занятий старались составлять так, чтобы в случае проведения занятий за пределами крепости кто-то из наставников за ребятами присматривал. Однако получалось это не всегда. Вот и сейчас, десяток, работавший на штурмовой полосе, сооруженной за пределами строящегося равелина, был предоставлен сам себе, вернее, уряднику, а тот, вместо того чтобы прекратить безобразие, сам был в числе активных болельщиков. Увы, среди ребят, пришедших в воинскую школу от Нинеи, дисциплина приживалась довольно туго. Седьмой десяток был как раз «из Нинеиных».
Перемазанные кровью и землей драчуны вдруг синхронно отпрянули друг от друга, и в руке у каждого появилось по ножу. Это были не «штатные» кинжалы, с которыми «курсанты» упражнялись согласно разработанной Мишкой программе, и не ножи, носимые на поясе, считавшиеся не оружием, а хозяйственным инструментом. В руках у драчунов блестели засапожники, привезенные с собой из дому – тоже нарушение дисциплины, причем серьезное.
– Отставить! – гаркнул Мишка. – Урядник, куда смотришь?
Его даже не услышали – противники начали сходиться, и зрители замерли в ожидании. Дело приобретало серьезный оборот. Мишка поднял самострел и, тщательно прицелившись, благо расстояние было небольшим, а противники двигались медленно, выстрелил. Болт ударил в блестящий клинок и вышиб нож из руки одного из «дуэлянтов». Пока присутствующие осмысливали произошедшее, глядя на искореженную железку, Мишка торопливо перезарядил оружие и навел его на второго противника.
– Бросай нож, козел!
Отрок (имен всех учеников Воинской школы Мишка никак не мог запомнить, все-таки почти полторы сотни) глянул на боярича, потом на своего урядника и нехотя принялся засовывать нож за голенище.
– Я сказал – бросай. Не понял? На землю!
Отрок снова оглянулся на урядника и, получив в ответ на вопросительный взгляд кивок головой, отбросил нож в сторону, многообещающе проворчав в адрес своего противника:
– Все равно прирежу, упырь.
– Сам раньше сдохнешь, собака! – не остался в долгу тот.
Мишку, упорно насаждавшего среди учеников Воинской школы идеологию воинского братства, покоробило от искренней ненависти, отчетливо прозвучавшей в голосах противников.
– Урядник Борис!
– Здесь, боярич.
Тон, которым отозвался Борис, больше подходил не для воинского доклада, а для недовольного ворчания. Оно и понятно – намечался заслуженный втык от начальства, да и имя свое, полученное при крещении, Борис не любил, предпочитая кличку, с которой явился в Воинскую школу – Плост, полученную, видимо, за чрезвычайно густые, действительно чем-то напоминавшие войлок волосы.[5]
– Построить десяток!
– Десяток, становись! – Борис вытянул в сторону левую руку, обозначая линию построения, отроки собрались в одну шеренгу. – Равняйсь! Смирно! Боярич, седьмой десяток Младшей стражи, по твоему приказанию построен. – Плост так и не изменил ворчливого тона. – Командир десятка урядник Борис.
– Ты и ты, – Мишка ткнул указательным пальцем в драчунов. – Выйти из строя!
Имя одного из них все-таки всплыло в памяти. Отец Михаил при крещении осчастливил парня имечком Амфилохий, которое ученики Воинской школы почти сразу же переделали в кличку «Ложка». Имя второго так и не всплыло, но зато вспомнилось, что это младший брат урядника: подсказку дали внешнее сходство и такие же густые, спутанные волосы.
Мишка, «собирая внимание», глянул каждому из стоявших перед ним парней в глаза и заговорил скопированным у деда командирским голосом:
– Все вы знаете, что кроме братства во Христе, мы связаны еще и воинским братством. Братья не могут желать смерти друг другу, тем более, они не должны поднимать друг на друга оружие.
Это правило, со всевозможной строгостью, вбивалось наставниками в головы отроков с самого начала. Направленный на кого-нибудь, даже незаряженный, самострел, даже в шутку, даже случайно, служил поводом для строгого наказания.
– Вам всем это правило хорошо известно, но вы только что видели, как оно было нарушено ратниками Младшей стражи Амфилохием и…
Мишка повернулся к брату десятника и требовательно спросил:
– Имя?
– Овен, – отозвался парень.
– Я спрашиваю имя отрока Младшей стражи, а не собачью кличку! Доложить, как положено!
– Овен, – упрямо набычившись, повторил провинившийся, оправдывая свою кличку.[6]
Ситуация была знакомой и обросшей за месяцы муштры лесовиков рецептами противодействия. Мишка выбрал из этих рецептов самый жесткий: Овен охнул сквозь сжатые зубы и слегка скособочился, получив по ребрам прикладом самострела.