— Это как?!
— Весь удар я принимаю на себя. Все претензии производителей, потребителей, кого угодно валите на мою голову. А я этих недоучек, баранов и дикарей через мясорубку пропущу.
— И выдумаете, что справитесь с недоброжелателями?
— Да я на них таких цепных собак спущу, что, будь они в Тобольске или в Орехово-Зуеве, все равно без штанов останутся.
— Мне бы вашу уверенность.
— Не надо пустых слов. Доверяете мне сражение за «Афро»?
— Да. У меня нет выхода.
— Вот и прекрасно. Сводки боевых действий вы будете получать от меня дважды. Утром и вечером.
Даша улыбнулась и сказала негромко:
— Поговорим откровенно. Чтоб уж все было ясным до конца.
— Прошу вас.
— Ведь за вами стоит Сотоцкая. Тесно к вам прижатая. Так?
— Безусловно.
— Сотоцкая не скрывает своей неприязни ко мне. Я не буду перечислять те интриги, которые она раскручивала по отношению ко мне. Кое-что я знаю, а большей частью и не знаю. Сотоцкая для вас близкий человек, но это меня настораживает.
Артемьев насмешливо хмыкнул:
— Вас настораживает домохозяйка Лидия Павловна Сотоцкая?
— Как это?!
— А разве вы еще не подписали ее заявление об увольнении по собственному желанию? Ай да канцелярия у нас! Лидия Павловна написала заявление уж три дня тому назад.
Даша подумала, потом спросила с вымученной улыбкой:
— Если мы, Глеб Сергеевич, простите за грубость, списали Сотоцкую за борт, то могу я считать, что мы с вами, как деловые партнеры, идем вместе до конца?
— Да, — моментально ответил Артемьев. — До конца. Каким бы он ни был.
В шесть часов Даша отпустила секретарш, а сама решила заняться некоторыми текущими делами, которые оказались в запущенном состоянии. Около девяти собралась домой, но тут позвонил герр Штраус и взмолился его подождать — самолет у него уходил на Франкфурт в три часа ночи, а он, герр Штраус, желал вернуться на фирму с победой. То есть в подписанными документами о продолжении сотрудничества с холдингом «Гиппократ». Пришлось ждать. А потом еще два часа вести хитрую схватку с изощренным в словоблудии немцем. В конце концов поправили соглашение, завизировали его, и каждый остался при своей победе.
Домой вернулись в первом часу ночи. Греф даже машину в гараж не загнал, а тут же пошел спать.
А Дашу ждала в гостиной Тамара, которая сказала тревожно:
— Даша, Катенька ушла утром, и до сих пор ее нет!
— Не маленькая, — проворчала Даша. — Ее жизнь в Англии мы проконтролировать не могли, так что местный контроль также дело пустое.
— Все одно мне боязно.
— Я позвоню Дорохову, она наверняка у него.
Даша уже поднималась на свой этаж, Тамара крикнула ей вслед:
— Вам письмо принесли! В кабинете на столе лежит!
— Спасибо.
В кабинете на столе лежал большой конверт, а Дашу уже призывал к себе сотовый телефон. Голос Дорохова, сдержанно радостный, зазвучал очень бодро:
— Первое, Даша, — Катя у меня, не дергайся. Второе — в каком бы ты ни была сейчас состоянии, садись в машину и приезжай.
— Я измочалена, Юрий Васильевич.
— Придется пересилить себя. У тебя всего шесть часов очень приятного свидания.
— С кем?
— Не буду портить сюрприз, но не падай в обморок.
— Еду.
По ходу разговора она надорвала большой конверт и, когда положила мобильник на стол, извлекла из конверта два листа с текстом, отпечатанным на принтере. Подпись была четкой: «Максим Епишин».
Пришло послание, где Максим наверняка пространно пытался что-то объяснить. А что он мог объяснить? Сначала Даша решила порвать письмо и бросить его в мусорную корзину. Потом передумала, сунула бумагу в Конверт и забросила его в стол. Быть может, когда-нибудь появится желание просмотреть эти наверняка жалкие оправдания.
Она вышла из дому под сияние луны, дошла до флигеля и постучала в двери комнаты, где проживала ее охрана.
— Да, входите! — выкрикнул Малашенко.
Он играл в шахматы сам с собой, а Греф уже укрылся с головой одеялом, может быть, успел заснуть.
— Андрей, надо ехать к Дорохову.
Парень растерялся:
— Дарья Дмитриевна, я не знал. Я тут пару пива хлебнул. — Но решение проблемы он нашел сам, кинулся к Грефу, толкнул его, но сказать ничего не успел.
Греф, скинув ноги с койки, буркнул:
— Слышал, едем.
Он открыл ворота, нажав на тумблер панели управления, и вышел к машине.
Когда подъезжали к Москве, сказал недовольно: