— Она никуда не может идти… Где здесь телефон?
Когда Харри вернулся домой, его поджидала мать.
И телеграмма.
— Что там? — спросила мать резко. Взгляд ее был не мягче голоса.
Харри распечатал, прочел и передал матери телеграмму. Ее знаний английского хватило, чтобы понять важность телеграммы.
«РИЧАРД УМЕР СЕГОДНЯ НОЧЬЮ. ВОСПРЯНЬ И РАДУЙСЯ. КАСС».
— Что значит «воспрянь»? — нахмурилась мать.
Под ее взглядом улыбка Харри превратилась в гримасу.
— Значит… в каком-то смысле… отпраздновать… эту смерть.
Мать перекрестилась.
— Варвары! Чего и ждать от таких, как эта… лицемерка до мозга костей! Но тебе надо ехать на похороны.
Семья должна быть в сборе.
— Вряд ли это можно назвать семьей, мама. Это просто сделка.
— Мне ли не знать, что это была за сделка! Но ты поедешь. Это твой долг — и твое право, — закончила она угрожающим тоном.
— Мама, он не оставил мне ничего.
— Разве я об этом говорю? — Ее черные глаза горели обидой. — Ты муж его падчерицы.
— Очередной муж. К тому же это теперь недолго продлится.
— Даже если и так. Ты еще женат на ней. Тебе надо быть там. Твое отсутствие может быть не правильно понято.
Харри пожал плечами.
— Моего отсутствия никто и не заметит.
— Я буду знать, что ты там. Мои друзья тоже. Ты должен присутствовать на похоронах. — Это звучало как приказ. — Вас должны видеть вместе.
— В последний раз.
— Но, возможно, этот раз окажется самым важным, — практично заметила мать.
— Теперь, когда он умер, ничто не помешает Марджери потребовать развода — и получить его.
— На каком основании? Разве не она тебя бросила?
Разве не она спала с кем попало по всем спальням во всей Европе?
— Ей не нужны основания, мама, — терпеливо объяснял Харри. — Ее деньги смогут купить все. Теперь она сделается невероятно богатой.
— Тогда заставь ее платить! — злобно прошипела мать. — Как тебе приходилось платить… Если ей нужен развод, пусть покупает его! — Она вздрогнула и снова перекрестилась. — Уж я-то знаю, в чем дело…
Эта женщина! Не я ли сгорала со стыда, когда мои знакомые пересказывали мне всякие сплетни… о том, что она вытворяет в своем венецианском доме… и этот безродный выскочка, которого она содержит, — вдвое моложе ее! — горячилась возмущенная мать. — Хотя чего и ждать от венецианцев! — В этой фразе сказалась вся неприязнь тосканцев к жителям Венеции. — А сама она, это ничтожество, чьей матери удалось выйти замуж за миллиардера. Упокой, Господи, его душу, — торопливо добавила она.
— Даже Господу Богу это не под силу — у Ричарда Темпеста не было души, — пробормотал Харри тихонько, чтобы не расслышала мать.
— Я пошлю цветы. Помнится, когда он приезжал, то всегда любовался вон теми желтыми розами… Я позабочусь об этом. А ты позаботься, чтобы вылететь как можно скорее. — Она поднялась со стула — маленькая, коренастая, туго затянутая в корсет. — Твоя жена в Венеции, было бы хорошо и правильно, если бы вы прилетели туда вместе — да и экономнее. Я позвоню Лауре ди Веккио; она тоже сейчас в Венеции и она всегда обо всем осведомлена.
— Мама!
Но она уже выходила из комнаты, спеша пустить машину в ход. Женщины! Даже когда он освободится от жены, при нем все равно останется — по всей видимости, навсегда — его матушка, не говоря уже о двух старших овдовевших сестрах. Все равно, подумал он. Кто может угадать, как Ричард Темпест распорядился своими деньгами? От него можно ждать чего угодно. Только вот от смерти ему не удалось откупиться. Харри улыбнулся. Затем, вопреки приказу матери, вернулся на свои виноградники. От них, по крайней мере, можно ожидать плодов.
В комнате Хелен было прохладно и полутемно. Тяжелые кремовые шторы ирландского льняного полотна с кружевной отделкой, с кистями насквозь пронизывали солнечные лучи, чуть слышно шумел кондиционер.
Серафина провела Дана, как будто он нуждался в лоцмане, через затененную гостиную, сквозь архипелаг стульев и кресел с обивкой цвета морской волны с золотыми искорками, и прежде чем постучать в массивные, украшенные великолепной резьбой и позолотой двустворчатые двери спальни и объявить о его приходе, обратилась к нему на местном наречии:
— Мистер Дан… — обсидиановые глаза остановили на нем колдовской взгляд, нижняя губа презрительно выпятилась. — Не расстраивайте ее ничем. Ей и так досталось.
Черномазая дрянь! — подумал Дан со злостью.
Слишком много на себя берет.
Хелей лежала в постели, а поскольку ей приходилось проводить много времени таким образом, постель была оборудована для жизни в ней. Поставленная на помост, с резьбой и позолотой — листья аканта и виноградные гроздья, — изделие Франции восемнадцатого века, кровать была снабжена ортопедическим матрацем. Она всегда напоминала Дану камелию; цвета густых сливок снаружи, внутри нежно-розовый шифоновый полог с бархатной каймою заглушал шум. Под пологом, складки которого ниспадали из кулачков четырех пухлых херувимов, откинувшись на пышные, отделанные кружевом шелковые подушки, полулежала Хелен в одном из своих чудных пеньюаров, на этот раз из атласа глубокого кремового цвета с шелковым кружевом. Ее переносной письменный стол стоял у нее на коленях, из радио, встроенного в спинку кровати рядом с телевизором, который можно было включать и выключать с помощью специального устройства, плыла тихая музыка. Прожектор на потолке, укрытый за херувимами, заливал Хелен розовым сиянием, что очень шло ей.