Она наблюдала, как Элизабет склоняется над букетом роз в великолепной китайской вазе, эмаль которой была так ярка, что казалась только что нанесенной, и трогает нежные цветы, ласково касаясь их тонких лепестков.
Не обменявшись ни словом, они обошли дом. Молчаливый восторг Элизабет был красноречивее слов.
Сердце Хелен успокоилось. Впервые со времени прибытия Элизабет в Мальборо к ней вернулось спокойствие духа. И она могла лишь про себя возносить благодарность Мальборо и тому, кто — или что — пробудил в этом холодном, сверкающем, как драгоценный камень, сердце, жаркий отклик. Ее беспокойство, все ее страхи… как могла она усомниться в Мальборо? Разве дом когда-нибудь подводил ее? Но никогда еще она не встречала такой полной, изумляющей отдачи. А уж меньше всего ждала ее от Элизабет Шеридан! Она знала теперь, знала с непоколебимой уверенностью, что Мальборо в безопасности, что ей самой ничто не угрожает и что так будет всегда. Эта женщина не причинит им вреда. Эта паломница, припавшая к дорогим ее сердцу реликвиям…
Наконец, после двух самых замечательных часов в жизни Элизабет Шеридан, они снова поднялись и вошли в Верхний зал через двустворчатые двери с другой стороны. Хелен закрыла их за собой, приложив ладони к резному дереву, как бы пытаясь ласковым прикосновением выразить свои чувства. Но когда она повернулась к Элизабет, улыбка замерла у нее на губах.
На нее вновь глядело классической красоты спокойное лицо. Хелен потеряла дар речи.
— И все это сделали вы? — спросила Элизабет.
— У меня были возможности… — запнулась Хелен.
— Возможно, но вы совершили невероятное. Я видела все, что можно, в Англии, но это… — Элизабет глубоко вздохнула.
— Я рада, что вам понравилось, — прошептала Хелен, тронутая до глубины души. — Я часто прихожу сюда. Вы заметили, здесь успокаиваешься и отдыхаешь.
— Да. — Голос Элизабет звучал отрешенно. — У каждого из нас своя религия.
Поколебавшись, Хелен отважилась спросить:
— Я думаю… Возможно, у нас с вами одна религия?
— Прекрасное во всех его проявлениях. — Она чуть улыбнулась. — Я выросла среди коричневых стен и натертого линолеума. Я не представляла себе, каким может быть дом, пока однажды летом не оказалась в Аппарке. С тех пор я всегда смотрю такие дома, как только представится возможность.
— И я, — в восторге воскликнула Хелен. — Когда я создавала Мальборо, я тоже объездила их все. — Она всплеснула руками. — Теперь вы сможете ходить по этим комнатам, когда захотите.
— Непременно захочу, — уверила ее Элизабет.
Хелен расцвела, но ее тут же снова обдало холодом от практического вопроса, который задала Элизабет:
— Наверное, содержать это страшно дорого?
— Полмиллиона фунтов в год.
Она ждала, что Элизабет вздрогнет, но та только спросила:
— Этого хватает?
— На все нужны деньги. Я каждый год осматриваю ткани и проверяю все собрание. Я всегда сама чищу фарфор и хрусталь, а специальная фирма время от времени приезжает чистить ковры и мебель. В доме поддерживается постоянная, автоматически контролируемая температура, а я предохраняю комнаты от солнечных лучей. Солнце здесь очень сильное и может повредить ткани и краски. — Хелен казалось, что нужны объяснения. — Собрание, конечно, каталогизировано, и вы можете, если хотите, ознакомиться…
— Да, конечно. Благодарю вас.
Они медленно шли обратно по залу. Элизабет явно не хотелось уходить.
— И вы все делаете сама? Без домоправительницы?
— Я веду дом сама… Мозес, наш дворецкий, помогает мне, и мне повезло, что в доме много прислуги… да, я делаю все сама. Мой брат предоставлял все это мне.
Элизабет Шеридан повернулась к ней.
— Да. А потом оставил все это мне.
— Я бы никогда не поверила, если бы не видела своими глазами, — немного времени спустя рассказывала Хелен Касс. — Она способна чувствовать, Касс, она чувствует — и глубоко! Видела бы ты ее реакцию!
Казалось, это произвело на Касс впечатление, однако на самом деле ее голова была занята совсем другим, и она слушала Хелен вполуха. Благодаря долгой практике она выглядела, словно, кроме рассказа Хелен, ее ничто не интересовало. На самом же деле ей не давал покоя внезапный отъезд Марджери и Дана. Между ними существовал какой-то нечестивый сговор. То, что они уезжали порознь, не имело никакого значения. Дан, как обычно, был спокоен и сдержан, но Марджери внезапно преисполнилась радости, и, принимая во внимание то, что с тех пор, как стало известно завещание, она переживала зиму своей тревоги, такая перемена не могла ускользнуть от Касс. Она не видела причин, почему бы Марджери воспрянуть духом. Конечно, при ней осталось ее обычное содержание, но сумма была ничтожной по сравнению с ожидаемой. Значит, дело в чем-то еще. Андреа Фарезе? Касс приходилось слышать, что он жеребец первостатейный, считалось, что он может переспать с кем угодно, кроме, скажем, железнодорожного рельса. Наконец-то Марджери нашла кого-то подходящего для всех своих штучек. К тому же она сказала, что собирается вернуться в Италию. Но все же… Может ли женщина, возвращаясь с пустыми руками к любовнику, которому обещала полмира, выглядеть так зажигательно? Дан никогда ничего не говорил, если не преследовал каких-то целей, но Марджери не отличалась особым умом, а секс и безделье разума ей не прибавили.