— Мне кажется, он сейчас играет в баскетбол, — ответил я, не отрывая глаз от сцены, где какой-то пианист неистово бил по клавишам, все ускоряя темп.
Миссис Уилкотт, похоже, не слышала мой ответ. Она оглядывала зал, улыбаясь и взмахивая рукой. Я отодвинул от нее свой стул. Немного ранее, когда мы только приехали на вечер, она небрежно заметила, что мне надо подстричь волосы и купить новые туфли.
— Тео, твое выступление через несколько минут, — тихо сказала она папе через стол. Только тут я увидел его лицо. Оно было искажено, глаза остекленели, а кожа стала белой, как мел.
— Глория, я думаю, что не смогу выступить, — тихо ответил он. — Прости, пожалуйста.
— Почему?
— Не думаю, что смогу пройти через это.
Миссис Уилкотт позвенела своим золотым ожерельем.
— О, Тео, мы же все обговорили. Все, что тебе надо сделать, это сказать несколько слов. Свою речь. Только речь, которую мы уже отрепетировали. На сцене ты будешь не больше трех минут. И я буду стоять рядом.
Папа облизнул губы и покашлял в кулак.
— Думаю, что не смогу, — опять сказал он. — Во всяком случае, не сегодня.
— Что с тобой, Тео? — спросила тетя Бесс. — С сердцем плохо?
— Со мной все в порядке. Просто мне неудобно выступать перед такой большой толпой. Я уже давно не читал лекций. И даже когда читал, то группы были небольшими.
— Он не сможет этого сделать, Глория, — сказала тетя Бесс. — Просто не сможет.
— Должен смочь, — бросила в ответ миссис Уилкотт. — Это уже напечатано в программе. Я всем обещала. — Сказав это, она сразу же улыбнулась, и голос ее вновь зазвучал, как голосок белочки. — Прости, Тео, если ты и в самом деле не можешь, то мне придется сделать это самой. Если ты и в самом деле не можешь. — Потом прибавила: — Но я хотела бы, чтобы это сделал ты. Всего несколько минут.
Папа вздохнул и опустил глаза на стол.
— Что же, я попробую. — Но встав, он качнулся и схватился рукой за стол. Пока я наблюдал за ним, во мне росло незнакомое прежде чувство, чувство гнева.
— Господи, Тео, вид у тебя, как у покойника, — забеспокоился дядя Фрэнк. — Сядь.
— Со мной все хорошо, — сказал он, хотя было очевидно, что это не так. Миссис Уилкотт быстро встала.
— С ним все в порядке, — заявила она.
— Нет, не в порядке, — возразил я. Неожиданно для себя я спрыгнул со своего стула и пошел к папе. — Оставьте его в покое. Ему нехорошо. Оставьте нас всех в покое. — Теперь я стоял между ней и папой. Я едва замечал, что музыка закончилась и что вокруг аплодируют. Миссис Уилкотт попыталась пройти мимо меня, но я не отступал.
Она остановилась и как-то особенно посмотрела на меня, как будто рассматривала какой-то очень далекий предмет, вдруг впервые оказавшийся поблизости. Я чувствовал тепло ее тела, чувствовал, как ее самообладание трещит по швам, как она отпускает повода.
— Ему нехорошо, — повторил я, но уже спокойно.
— А ты помолчи! — выпалила она. — Сядь. Немедленно сядь на свой стул, мальчишка! Я столько сил вложила в этот вечер. Какие же вы все! С вами просто невыносимо! — Голос у нее был такой, как будто вот-вот расколется пополам и я порежусь об острые кромки его осколков.
— Не говорите с ним так! — вмешалась тетя Бесс, с трудом поднимаясь со стула. — И что это значит, «вы все»?
— Господи боже, да сядьте вы все, не устраивайте сцен, — сказал дядя Фрэнк. Он быстро оглядел зал. Люди переставали говорить и некоторые уже смотрели в нашу сторону. Доктор Мак-Доннел совсем развернулся на своем стуле и с открытым ртом пристально смотрел на нас. Потом дядя Фрэнк прибавил: — Да, вообще-то, и в самом деле, что это значит, «вы все»?
Миссис Уилкотт бешено теребила свое ожерелье, скользя пальцами вверх и вниз по цепочке и дергая так сильно, что оно могло порваться.
— Так ты идешь? — тихо спросила она папу.
Папа взглянул прямо ей в лицо и выпрямился.
— Нет. Не иду. — Хотя глаза у него теперь были ясные, а вид нормальный.
После того, как миссис Уилкотт огласила общую сумму сбора и поблагодарила всех за участие в вечере, дядя Фрэнк, тетя Бесс, Томми и я уехали. Как и предполагалось, папа остался с миссис Уилкотт потанцевать и выпить, хотя я предполагал, что он не будет делать ни того, ни другого.
— Эта баба, она штучка еще та, — сказал дядя Фрэнк, когда мы сели в старый «Бьюик». — Она напоминает мне Корки.
— Кого? — спросил я.
— Корки Петерсон. Мою бывшую жену, одну из твоих многочисленных тетушек, которых ты так и не имел счастья лицезреть. Эта особенно выделялась многими качествами.