— О! — сказал папа. Потом взглянул на меня, и я заметил, что молния на брюках у него не застегнута. — Понятно. Видите ли, как раз сейчас я очень занят, работаю в нескольких направлениях.
— Нам было бы очень интересно о них узнать, — сказала миссис Уилкотт. — Нам бы очень хотелось узнать, чем вы теперь занимаетесь целыми днями.
— Чем я занимаюсь целыми днями, — повторил папа. — Вот как. Да. Хм. Тедди, сходи, посмотри, что делает Томми.
— Он в постели и старается покакать так, как это делают собаки, — правдиво ответил я.
Открыв рот, папа посмотрел на меня, потом вновь на все еще улыбающуюся миссис Уилкотт.
— Я, право, не знаю… Вы не могли бы позвонить мне? Мы бы обсудили это вечером. Позвоните мне сегодня вечером. Большое спасибо, миссис Уилкотт. То есть Глория.
Когда папа уже закрывал за ней дверь, миссис Уилкот сделала шаг назад и сказала:
— О, Тео, совсем забыла. Я хотела пригласить вас с мальчиками к себе на обед.
Папа страшно смутился:
— Что? На обед? Сейчас?
— Да нет, конечно. Я думала о пятнице.
В тот самый момент, когда миссис Уилкотт произнесла слово «пятница», папа вдруг увидел, что у него расстегнута молния.
— Боже ты мой! — сказал он. И стал неловко ее нащупывать. Потом быстро проговорил: — Да, конечно. Пятница это хороший день. Для обеда. Спасибо. — Он захлопнул за ней дверь и быстро направился в комнату Томми.
В тот день вечером, когда я проходил мимо папиного кабинета, он махнул мне рукой, чтобы я зашел. Он сидел за письменным столом, печатая на старой машинке «Роял». Его кабинет был очень маленький. Спустя годы я понял, что раньше это был очень большой стенной шкаф. Его украшали исключительно предметы, связанные с Гражданской войной, в основном черно-белые портреты генералов, хотя на стенах висело и несколько пожелтевших карт, на которых было показано передвижение войск и места битв. После маминой смерти папа проводил в этой комнате большую часть времени, подолгу глядя в маленькое квадратное окошко, выходившее на наш гараж.
— Тедди, мне нужно тебя кое о чем спросить, — сказал он. В ожидании я стоял перед его столом. Я редко входил в его кабинет, это было частное владение, находившееся очень далеко от меня, и я, насколько мог, уважал его неприкосновенность. — Тебе не кажется, что брат ведет себя в последнее время странно? Я хочу сказать, более странно, чем обычно, даже если не принимать во внимание его привычку ковырять в носу?
— Пожалуй, — ответил я.
— Да-да, и я так думаю. Это его «собачье поведение», он долго так себя ведет?
Поверх папиного плеча на меня смотрели жгучие глаза Уильяма Текумсе Шермана, которого, как однажды сказал мне папа, поместили в больницу из-за того, что решили, будто он сумасшедший.
— Всего несколько дней.
— Но в школе ведь он так не делает?
— Сделал один раз. — Я решил не рассказывать, что накануне видел, как он ползает на четвереньках по школьному двору, лая на своего друга Стивена Райана.
— Да, нам надо будет присматривать за ним. Я уверен, что со временем это пройдет.
Папа уже хотел вернуться к своей машинке, но тут я задал ему вопрос, над которым размышлял в последнее время:
— Как ты думаешь, мы можем купить новый нагревательный котел для моей школы?
Он медленно поднял на меня глаза.
— Прошу прощения?
Я рассказал ему о том, что сказала миссис Плэнк, и о том, что была объявлена новая кампания по сбору денег, которая начнется с продажи выпечки, назначенной уже на вечер.
— Твоя директриса прямо сказала, что мне следует купить котел для школы?
— Она попросила.
— Сейчас в школе холодно?
— Нет, жарко.
— Вот как? Ах да, сейчас же только сентябрь. — Папа опять опустил глаза. — Ну что же, понятно, новый котел. Мне надо подумать. Я ничего не понимаю в котлах.
В этот момент в кабинет забрел Ставрос. Шел он неуверенно, запинаясь, а его стеклянные глаза не моргали. Дойдя до стены, он уперся в нее носом, да так и остался стоять.