— Господи, — сказал дядя Фрэнк. — Не сомневаюсь, что ей бы больше хотелось примерить какой-нибудь лифчик времен Гражданской войны.
К моему удивлению, дядя Фрэнк просмотрел все шоу, задавая вопросы о том, как часто оно выходит и по какому каналу идет.
— Знаешь, — заметил он задумчиво, — в нем можно было бы попробовать провести пробный выпуск нашего «Откровенно говоря». С целью изучения рынка. Ты говорил о нем с папой? О том, что надо купить эфирное время?
— Нет. — Я понятия не имел, что такое эфирное время.
— Да, значит, мне сейчас надо поднять этот вопрос. Хуже, чем это, быть просто не может. — Еще через несколько минут папиного разглагольствования о крое стасорокалетней давности, дядя Фрэнк не выдержал размеренной скуки этой передачи и заснул с открытым ртом.
Я опасался, что и мои одноклассники, которым я рассказал о том, что папу будут показывать по телевизору, закончат тем же. Я намекнул, что он будет говорить о наших планах строительства нового кафетерия и бассейна для школы Св. Пия, но они не особенно этому поверили.
Чтобы не отвечать на их вопросы, на следующий день я не пошел в школу, притворившись, что у меня болит горло. В течение дня тетя Бесс несколько раз подходила ко мне, лежащему в постели, и прикладывала руку ко лбу, чтобы проверить температуру. «Холодный», — каждый раз говорила она. Тетя Бесс была явно разочарована. Болезни и возможность поухаживать за больными за многие годы стало ее коньком, и было ясно, что она наслаждалась самим ритуалом ухода. Ей доставляло удовольствие класть на лоб больному холодную мокрую ткань, растирать ему грудь, жирно измазав его мазью, и растворять в ложке детский аспирин для меня или для Томми. Когда она переехала к нам, первым она распаковала пластмассовый распылитель для лекарств, который с видимым удовольствием долго скребла под горячей водой с содой, подготавливая для пользования. За ним последовала обширная коллекция лекарств от кашля, которые она называла кашлеподавителями, в которую входило и бесчисленное множество старых, липких, наполовину пустых пузырьков.
После обеда (куриный бульон и поджаренный хлеб) тетя Бесс измерила мне температуру.
— Нормальная! — констатировала она с отвращением. — Горло все еще болит?
— Да, — ответил я. И чтобы доказать это, разок кашлянул.
— Надо что-то делать с твоим кашлем, — сказала она и пошла в ванную комнату.
Минуту спустя, когда тетя Бесс давала мне кашлеподавитель с вишневым вкусом, в комнату вошел папа.
— Как ты себя чувствуешь, Тедди?
Я чувствовал голод. А скудная еда тети Бесс делала этот голод еще чувствительнее.
— Хорошо, — кашлянул я и откинулся на подушку, натянув одеяло.
— Что ж, хорошо, раз хорошо. — Он повернулся к тете Бесс. — Сегодня я не буду обедать дома. Глория пригласила меня в оперу.
— Кто? — встревожилась тетя Бесс.
Папа прочистил горло.
— Глория Уилкотт. Миссис Уилкотт.
— А! — сказала тетя. — Эта Глория.
— Куда ты идешь? — спросил дядя Фрэнк, неожиданно появляясь в комнате. На нем был черный свитер с высоким завернутым воротником и черные брюки, но почему-то он был босым.
Рука папы задержалась на моем лбу несколько дольше, чем, по моему мнению, было нужно.
— В оперу. Это бенефисный спектакль. В пользу библиотеки.
— Ты идешь с той соседкой? С той женщиной? — с подозрением спросил дядя Фрэнк. — С той, с большими…
— Фрэнк, пожалуйста! — прервал его папа. Потом сказал: — Да. С Глорией Уилкотт.
— Сегодня?
Папа опустил глаза.
— Да.
Они молча стояли у моей кровати, а папина рука все еще лежала у меня на лбу. И тогда я почувствовал особый запах, шедший от него, в общем-то, приятный запах, напомнивший мне о табаке, лилиях и черноземе.
— Что это за запах? — спросил я. Папа быстро убрал руку.
— Какой запах, какой? — спросил дядя Фрэнк. И принялся энергично обнюхивать папу, причем нос у него задрался вверх и округлился мячиком. — Ты же полил себя одеколоном, Тео. От тебя пахнет одеколоном. С каких это пор ты стал обращать внимание на то, как от тебя пахнет? Ты ведь даже дезодорантом никогда не пользовался.
Папа осторожно понюхал тыльную сторону ладони.