— Только плеснул немного, — сказал он, хотя вид у него был озабоченный.
— Опера, это не плохо, — заметила тетя Бесс. И добавила: — Ты же не собираешься жениться на этой женщине, Тео?
Папа не обратил внимания на ее замечание и вместо того, чтобы ответить ей, снова положил руку мне на лоб.
— На ощупь лоб не горячий, Тедди, совсем не горячий, — сказал он, улыбнувшись своей быстрой, напряженной улыбкой. Потом повернулся и вышел из комнаты с дядей Фрэнком и тетей Бесс, следовавшими за ним.
Позднее в тот вечер, когда папа ушел в оперу, я лежал в постели и молился, чтобы у папы не было секса с миссис Уилкотт. По причине деликатности вопроса, я тщательно подбирал слова молитвы, прося Бога, чтобы папа вернулся, «не согрешив». Мысль о том, что папа вообще может совершить такое требующее энергии физическое действие, как половой акт, сама по себе вселяла беспокойство, тем более что я не был уверен, что, когда он примет вызов миссис Уилкотт, под рукой у него окажутся противосердечные таблетки. А то, что из-за этого мне еще и голову разобьют о мостовую, только усиливало беспокойство.
Снизу доносились приглушенные голоса тети и дяди, сливавшиеся друг с другом и накладывавшиеся на мои страхи. Я слышал, как дядя Фрэнк сказал: «Это ему льстит. Он ведь не Роберт Редфорд. Давай смотреть правде в глаза: стоит только какой-нибудь бабе проявить к нему интерес, он уже готов».
— Но он меняется, — ответила тетя Бесс. — Ему было неловко. Из-за одеколона. И волосы он причесал. — Потом она стала говорить тише, и я уже смог разобрать только отдельные слова, например, «трагично», «грустный» и «кишечный спазм».
Пока я лежал в постели, мне пришло на ум, что даже если у них будет секс, Бенджамину еще придется это доказать, а это не так-то просто. Конечно, миссис Уилкотт любит поговорить, но вряд ли она станет обсуждать этот вопрос дома, а тем более с Бенджамином. И все же я беспокоился. У Бенджамина может быть другая точка зрения на этот вопрос.
Ожидая папу, я стал думать о маме. Раз папа занимался сексом с миссис Уилкотт, может быть, даже в этот самый момент, я подумал, что бы она сказала, если бы узнала об этом. Стала бы она ревновать или ей было бы противно, а может быть, она бы разозлилась? Она не любила миссис Уилкотт, это-то я знал наверняка.
Миссис Уилкотт и мама не ладили друг с другом. Началось все с того, что миссис Уилкотт в своей колонке «Уилтонские сплетни» критиковала спасателей на уилтонском пруду, заявляя, что они «слишком старые и не в той форме, чтобы выполнять свои обязанности». Это рассердило маму, которая и сама как-то летом была спасателем, решив взяться за эту необычную работу просто от скуки.
— Мне всего тридцать два года, — слышал я, как возмущенно кричала мама в телефонную трубку, когда миссис Роудбуш показала ей эту колонку. Когда мама говорила на повышенных тонах, начинал проявляться ее южный акцент, разрезавший воздух вокруг, как перочинный нож. — Я совсем не инвалид-колясочник, беспомощно наблюдающий за плавающими детьми.
После этой публикации мама принялась писать письма в газету, защищая свою позицию с точки зрения спасателя и описывая свое физическое состояние. «Тело у меня твердое и сильное», — писала она в одном из писем, которое, после напечатания, разошлось по рукам во всей округе. Воодушевленная его публикацией, она вскоре написала и другие письма, в которых в основном критиковала газету. Особенно резко она отзывалась о ведущих разных колонок, разнося в пух и прах их точку зрения (в основном точку зрения миссис Уилкотт) на все, от ежегодного прочесывания деревень в поисках яиц для Пасхи (миссис Уилкотт считала, что этим должны заниматься только прихожане церкви Св. Пия) до открытия приюта для бездомных кошек (миссис Уилкотт считала, что кошек надо переправлять в другой пригород). Эти письма, полные орфографических и грамматических ошибок, просто убивали папу, умолявшего ее больше их не писать.
— Ты должна прекратить этот крестовый поход, или, по крайней мере, начать пользоваться словарем, — сказал он однажды после публикации еще одного письма, начинавшегося таким предложением: «Первородное, что должно быть у газеты, это честность».
— Что такого в этом письме? — взвилась мама.
— Слово, которое нужно было употребить, это «первое». «Первое», боже ты мой, а не «первородное»!
После этого мама стала просить папу помочь ей с письмами, но он всегда отказывался.
— Не хочу, чтобы меня втягивали в местные дрязги, — сказал он как-то за обедом.
Однажды в самый разгар этой эпистолярной кампании у местного супермаркета «ДеВрие» мама врезалась в автомобиль доктора Уилкотта. «Вот дерьмо!» — закричала она, когда наш автомобиль стукнул по заду машину Уилкоттов. А когда поняла, чья это машина, то забарабанила кулаками по рулевому колесу и завопила: «Черт, это же мистер Искусственный Загар!»