К моему удивлению, доктор Уилкотт в том, что касается этой аварии и моей мамы, повел себя очень мило и провел с ней много времени, оценивая ущерб, а потом долго разговаривал о ценах на недвижимость в нашем пригороде. Мама тогда как раз подумывала, не стать ли ей агентом по продаже недвижимости, и доктор Уилкотт сказал, что она, без сомнения, преуспеет в этом деле.
— Надо же, а он не такой уж и плохой, — сказала она, вернувшись в машину. Вскоре после этого, когда я пришел домой днем после школы, я увидел, как мистер Уилкотт сидит с мамой на диване в нашей гостиной и пытается поцеловать ее. Помню, как я подглядывал через вращающуюся кухонную дверь и видел, что он наклонился к ней, стараясь притянуть к себе, а мама ткнула в него кулаком, ударив прямо в лицо. Минуту спустя, когда я стоял перед холодильником, доставая себе попить, хлопнула входная дверь.
При мысли о маме я затосковал. Она была красивой, веселой и легкой в общении, что притягивало к ней людей. Мне нравилось просто быть рядом с ней. По вечерам, когда я лежал в постели, она рассказывала мне разные истории о людях, которых знала в Теннеси, истории, которые смешили меня до такой степени, что от смеха начинал болеть живот, а губы сильно растягивались и уставали. «Там у всех по три-четыре имени, — сказала она, — мне еще повезло, что я отделалась только двумя».
Еще мама любила рисовать. «Ты унаследовал свой талант от меня», — говорила она. Рисовала она замечательно. Я много раз рассматривал ее рисунки после того, как она погибла, и пытался имитировать ее руку, изо всех сил подражая ее линиям. Раньше она поддразнивала меня тем, что я трачу на рисунок много времени, что очень серьезно подхожу даже к самому простому изображению. «Это должно быть в удовольствие, малыш, не надо столько сил на это тратить, — говорила она, — дай карандашу полетать». Но когда я занял первое место в конкурсе рисунка «Чикаголенд» и получил пятьсот долларов, она перестала дразнить меня. Вместо этого стала покупать фломастеры и цветные карандаши.
Несмотря на легкий характер, мама с трудом уживалась с папой. Когда он был рядом, она переставала говорить, плотно сжимала губы, которые становились узкими, а концы у них загибались кверху, как у бродячей кошки. Она часами сидела на телефоне, жалуясь на него своей подруге Лилиэн из Мемфиса. Во время этих разговоров мама опиралась локтями на кухонный разделочный стол и, рассказывая Лилиэн о том, что папа не способен на проявление человеческих чувств, размахивала рукой с сигаретой «Кэмел». Каждый раз, замечая, что я нахожусь в пределах слышимости, она, прогоняя, кидала в меня сигаретой, и дымок от нее следовал за мной, как след от трассирующей пули. И тут же вновь начинала жаловаться на папу: «Он вытащил меня из Мемфиса, но больше-то ничего», — услышал я однажды. Потом она прибавила: «Я думала, что этого уже будет достаточно, но ничего подобного».
Мама была значительно моложе папы. В ресторанах официанты часто принимали ее за его дочь, из-за чего папина лысина заливалась краской. Я точно не знал, как они познакомились, но смутно понимал, что их брак имеет довольно длинную предысторию. Когда я спросил об этом маму, она небрежно отмахнулась, сказав, что это длинная история. Теперь, лежа в постели и думая о маме, я пожалел, что не был тогда достаточно настойчивым.
На следующий день была суббота, и я решил, что пора выздороветь. Поскольку накануне я ничего не ел, то встал рано и съел целую стопку блинов, испеченных тетей Бесс, от души поливая каждый сиропом до тех пор, пока они не тяжелели, пропитавшись им, и не становились приторно-сладкими.
— Похоже, к тебе вернулся аппетит, — заметил папа. Он взглянул на меня поверх газеты. По правде говоря, он не выглядел как человек, недавно занимавшийся сексом. Я надеялся, что и Бенджамин придет к тому же заключению относительно своей матери.
Я с подозрением рассматривал его. Заметив, что и он съел довольно много блинов, подумал, не связан ли его аппетит каким-то образом с растратой физических сил.
— Тедди, что-то не в порядке? — спросил он меня.
— Что? Нет, — ответил я. И вернулся к своим блинам. Я пристально смотрел на папу, пытаясь представить его во время полового акта. И никак не мог согласиться с тем, что это седое, аморфное создание, сидящее за столом напротив меня, способно совершить такое сложное действие.