Мои действия только подстрекали Бенджамина, становившегося все более и более враждебным. На школьном дворе он стал пристально и угрожающе следить за мной глазами, оскорбительно тыча в воздух средним пальцем при каждом удобном случае, а это случалось очень часто. Я знал, рано или поздно моя голова треснет, расколовшись о тротуар, и время не ждет, поэтому кампания против миссис Уилкотт стала первоочередной задачей.
— Эй, что это Уилкотт на тебя пялится? — однажды спросил меня Джонни Сеззаро, когда мы стояли в цепочке перед школьными дверьми и ждали, когда она откроется. Был довольно прохладный и сырой день октября, и низко над нами нависли плотные тучи.
— Он не пялится, — ответил я, не глядя на Бенджамина.
— Слушай, да он тебе только что палец показал!
— Ничего он мне не показывал. Это он тебе его показал.
Джонни был сбит с толку.
— Что, правда?
— Да, он тебя ненавидит. Все это знают. На твоем месте я бы сказал брату. — Я не уточнял, какому. У Джонни было шесть старших братьев, не способных учиться нигде, кроме профтехучилища, и каждый из них мог причинить Бенджамину серьезный урон.
— Я скажу Большому Тони, — решил Джонни.
— Да, он у тебя большой. Скажи Большому Тони, — поддержал его я. Я не отрывал глаз от входных дверей и думал, что если буду смотреть на них достаточно долго и достаточно упорно, они вдруг возьмут и откроются.
— Уж Большой Тони надерет ему задницу!
— Да уж, — согласился я, в этот момент двери открылись. — Это будет здорово.
Когда я уже стоял у своего шкафчика в раздевалке, меня взяли в оборот миссис Плэнк и мисс Полк. Миссис Плэнк погладила меня по голове.
— Итак, мы увидим твоего папу на родительском вечере? — спросила она.
Я снял куртку и повесил на крючок.
— Нет, ему надо будет уехать. Поехать в Атланту, в университет, — ответил я. Мне не хотелось говорить о родительском вечере.
— Какая жалость, — сказала она. — Нам будет его не хватать.
— Мы хотели взять у него автограф, — объяснила мисс Полк. Она жевала резинку, и от этого болтались и звенели ее длинные серьги. Я решил было, что она посмотрела его ужасающее выступление в программе «Доступ к Уилтону», которую все время повторяли по 87-му каналу, но она показала мне журнал «Пипл». В нем была фотография папы, Томми и меня, а над ней шел заголовок: «Миллионы не облегчили боли утраты». Ниже, буквами помельче: «Он поставил на номера своей умершей жены». Там еще была фотография мамы в купальном костюме у уилтонского пруда в парке и еще одна — дяди Фрэнка, улыбающегося на фоне нашего дома, с нижней челюстью, указывающей куда-то вниз.
— Я не знала, что твой дядя известный голливудский продюсер, — сказала мисс Полк.
На это я ничего не ответил. Только посмотрел на маму в купальном костюме. Она, улыбаясь, стояла у горки для спуска в воду, с которой я всегда так боялся съезжать. Снимок сделали всего за несколько недель до аварии.
— Да, семейство Папасов, безусловно, занимает определенное место среди знаменитостей, — заметила миссис Плэнк, закрывая журнал. Потом опять погладила меня по макушке, и они обе отошли.
После школы, идя с Чарли и Джонни домой, я все время краешком глаза смотрел по сторонам, боясь появления Бенджамина. Пока мы шли, Джонни говорил о том, как они надерут Бенджамину задницу. Почему-то он решил, что я тоже должен в этом участвовать.
— Мы ждем его после футбола. Ждем, пока он отвяжет свой велик. Потом ты хватаешь его у коленей, я пихаю вниз, а потом бьем по яйцам. Батя говорит, яйца — первейшее, куда надо бить. Это ломает механизм защиты.
— Я думал, что бить его будет Большой Тони.
— Не нужен нам Тони. Если ты не поможешь, я и в одиночку с ним справлюсь.
Джонни был дохловатым последышем в помете семейства Сеззаро, и я не особенно доверял его бойцовским качествам.
— Ну, не знаю. Большой Тони нам бы не помешал.
Мы остановились перед магазинчиком «У дяди Пита», где был немного затхлый, сладковатый запах и пол, выложенный кафельной плиткой в шахматном порядке. Если долго на него смотреть, начинала кружиться голова. Я заплатил за печенье и кока-колу для себя и Джонни, чего он, безусловно, ждал от меня, потому что уже перед входом сказал, что у него нет денег. Чарли ничего не захотел.