— Ну, я попросил их дать мне более подробную информацию, — ответил папа и, протянув руку за соком, натянуто улыбнулся. — Надо быть вежливым.
— Почему бы тебе просто не отдать им наш котел, а нам не купить новый? — спросила тетя Бесс.
Папа состроил гримасу.
— Не думаю, что это будет подходящим решением проблемы.
— Покупать им новый котел — это безумие, — заметила тетя Бесс, медленно направляясь к холодильнику. — Почему бы тебе не купить себе новый автомобиль?
Папа опустил глаза на стакан.
— А как насчет дома того старика? — спросила его тетя Бесс. — Ты будешь его покупать? Он самый красивый в квартале, а тебе нужно больше места. Он уже звонил. Хочет поговорить с тобой.
— Нет, — ответил папа. — Покупка дома мистера Татхилла не входит в мои планы.
— Ты вообще будешь хоть что-то покупать? — спросила тетя Бесс внезапно высоким голосом. — Ты же выиграл деньги. Надо же что-то с ними делать. Так нехорошо, Тео. Это… ненормально, — вздохнула она. Потом она что-то сказала по-гречески и повернулась к папе лицом. — Пользуйся этими деньгами, Тео. Может быть, хоть деньги сделают тебя счастливым. Может быть, хоть деньги помогут тебе обрести мир.
Папа сидел, как громом пораженный, со стаканом апельсинового сока в руке. По выражению его лица я понял, что он сейчас не здесь и что разговор между ним и тетей Бесс окончен. Я надел ветровку и вышел на крыльцо подождать Мориса.
Как только пришел в школу, меня сразу же позвали к миссис Плэнк. До этого я никогда не бывал в ее кабинете и, естественно, шел с опаской. Мне ее кабинет представлялся большим, темным и пыльным помещением с какими-то устаревшими механизмами, вроде телеграфа или солнечных часов, по углам. Я боялся, что там будет пахнуть формальдегидом или заплесневелым хлебом.
Мое представление оправдалось. Кабинет был даже больше, чем я думал, размером почти с нашу классную комнату, в нем был низкий потолок, на котором висел старый вентилятор только с одной лопастью. У стены аккуратно стояло несколько деревянных стульев, в углу — коричневый диван, а рядом с ним — книжный шкаф (как я решил) с фолиантами вековой давности, вручную переписанными монахами. Но внимание мое было привлечено не ими, а стеной за письменным столом, на которой висела картина, изображавшая Иисуса Христа с очень короткими волосами.
Я не отрывал глаз от картины. В ней было что-то болезненное, но она заворожила меня. На лице Иисуса застыло выражение оставленности, брошенности, он как будто кого-то искал глазами. Брови у него были подняты задумчиво-печально, а маленькие глаза выглядели отсутствующими. Если бы внизу не было написано «Иисус Христос, Господь наш», я бы принял его за кого угодно, только не за него самого.
— Довольно уродливая картина, верно? — спросила миссис Плэнк своим обычным деловым тоном, повесив телефонную трубку. — Ее нарисовала одна монахиня из Мексики, сестра Мария, и прислала мне. — Она обернулась и, посмотрев на картину, покачала головой. — Какое-то время она висела у меня дома. Потом, не могла же я просто взять и выбросить ее. Но надо с ней что-то делать. У людей от нее портится настроение.
Я все продолжал смотреть на картину. Миссис Плэнк была права. В ней было что-то тревожащее, что-то, что я сразу определить не мог.
— У него же нет ушей, — сказала миссис Плэнк. — Мария ведь глухая. Этим она хотела заявить о себе. Как бы то ни было, — махнула она мне рукой, — мне надо еще позвонить. Посиди, не уходи.
Я сел и стал смотреть в окно, потом отвел глаза в противоположную от безухого Иисуса сторону, и увидел Мориса, сидевшего в своей черной машине на автостоянке. Я видел, как он опустил стекло и принялся методично раскуривать трубку. Морис раскуривал ее всегда одинаково, и мне нравилась эта основательность, она вызывала уважение. Перевернув трубку вниз чашечкой, он три раза ударял по ней, потом осторожно продувал. Убедившись, что она пуста, вытаскивал небольшой кисет, брал оттуда две щепотки табака, и мягкими, но уверенными движениями набивал им коричневую деревянную трубку, которую затем зажигал большой серебряной зажигалкой. Первые несколько коротких выдохов, казалось, доставляли ему наибольшее удовольствие. Лицо его, серьезное и сосредоточенное при зажигании, заметно расслаблялось и становилось шире, а затем принимало обычное выражение довольства. Я был рад, что Морис курит. Никто не проявлял ни малейшего желания похищать меня или Томми, и я боялся, что эта работа скоро ему наскучит. Куря трубку, он хоть чем-то занимал свое время.