— Тедди, твой брат включил пожарную сигнализацию в туалете, — она покачала головой, скривила губы, потом сняла очки и потерла глаза. — Это очень, просто очень настораживает. Сигнализация — чрезвычайно полезное устройство, которое мистер Шон Хилл установил в туалете для мальчиков, да и всюду, где может возникнуть опасная ситуация. Он даже прожег себе руку. Вернее, палец.
— Как он ее включил? — спросил я. Меня крайне удивило то, что Томми сумел произвести такое замысловатое действие, как зажигание спички.
— Он бросил зажженный спичечный коробок в корзину с использованной туалетной бумагой.
— О! — Подумав хорошенько, пришел к выводу, что такой поступок Томми, пожалуй, и вправду мог совершить.
Миссис Плэнк серьезно взглянула на меня, и я решил продолжить изучение своих ботинок.
— Тедди, мы очень беспокоимся за Томми. Очень беспокоимся. Ты не замечал в последнее время чего-то необычного в его поведении дома?
Я решил не вспоминать о засунутых под рубашку рулонах туалетной бумаги или о собачьем лае. Побоялся, что миссис Плэнк с ее почти столетним житейским опытом овладела и искусством чтения мыслей.
— Нет.
Миссис Плэнк нахмурилась.
— Что ж, поговорим об этом, когда вернется ваш папа. А пока Томми в школу ходить не будет. Твоя тетя об этом знает.
Я кивнул головой.
— Пожалуйста, Тедди, смотри за ним. Я знаю, вы столько всего перенесли. Я слышала о ребенке. Могу себе представить, как вы испугались.
Я смотрел в пол. Миссис Плэнк вздохнула:
— Ладно, иди и приглядывай за братом.
— Хорошо.
Когда мы шли домой, Морис даже не упомянул о пожарной тревоге или о Томми. Говорили мы о погоде:
— Жарко днем — прохладно ночью, — сказал он. — Да, сэр, вот оно, настоящее бабье лето. Мне будет не хватать теплого солнца. Через несколько недель его уже не будет, и придется долго ждать, пока оно опять станет теплым.
Мы остановились у перекрестка и подождали зеленого света. На Морисе была зеленая бейсболка, которую я на нем не видел.
— Почему вы надели эту шапочку?
Мы перешли улицу.
— Эта кепка приносит мне удачу, я ее надеваю время от времени.
— Почему вы всегда ее не носите?
— Тогда она не будет приносить удачу. Станет обычной бейсболкой.
— Почему вы надели ее? Утром ее на вас не было.
Морис покосился на меня.
— Мне просто нравится иногда ее надевать.
— Когда вы ее надеваете, с вами происходит что-то хорошее?
Морис покачал головой, обдумывая мои слова.
— Вообще-то нет. Но, похоже, не случается и ничего плохого. По-моему, если с тобой ничего плохого не случается, то тебе уже везет. Я девять месяцев был во Вьетнаме, лучшее, что там могло быть, это если с тобой ничего не случится. Эту кепку я носил и там, в Сайгоне, как раз перед тем, как жениться.
Это открытие потрясло меня.
— Перед тем, как жениться? Так вы женаты? Вы же сказали папе, что…
Морис опять бросил на меня косой взгляд и стал смотреть прямо перед собой.
— Ну, почти женился.
— А почему не женились?
Он покачал головой.
— Ну, она была вьетнамкой, я восемнадцатилетним пареньком из Чатануги, Теннеси, — сказал он, посмотрел на меня и улыбнулся. — Ладно, это история для более длинной прогулки.
Весь оставшийся до дома путь мы шли молча, слушая, как у нас под ногами шуршат листья. Когда повернули на нашу подъездную дорожку, Морис тихо сказал:
— Томми — маленький, одинокий мальчик. Нам надо заботиться о нем. Мы будем делать все, что можем. Он еще слишком маленький, чтобы просить о помощи. Он ушел в себя и оказался в ловушке. Нам надо помочь ему выбраться из нее.
Я поднял на Мориса глаза и увидел на его лице непривычное выражение озабоченности. Потом он провел рукой по моей голове, повернулся и пошел.
Когда я вошел в дом, то обнаружил, что в гостиной, на кожаном диване, сидит дядя Фрэнк с бокалом вина в руке. В последние дни он редко бывал дома, поэтому его появление произвело на меня сильное впечатление. Выглядел он подавленным и полностью вымотанным. На нем был облегающий серый костюм и красный галстук, что для него было необычно. До этого момента его гардероб ограничивался черными рубашками с черными брюками, и эта перемена цвета встревожила меня.
— Что у вас в школе случилось? — спросил дядя Фрэнк. Голос у него был сипловатый, пьяный и неустойчивый, как будто поскальзывался на только что вымытом полу.