Ада спала, положив голову на пестрые подушки, полунагая, раскинув руки, повернувшись слегка набок. Он уставился на нее в оцепенении, в сомнении, точно перед ним был призрак. Так продолжалось довольно долго, и вдруг босые ступни дрогнули у него на коленях, лениво шевельнулись и кассир, будто пораженный электрическим током, пронизавшим его с головы до пят, приподнявшись, вновь рухнул на диван.
Когда он проснулся, было уже очень поздно, наверное, за Полночь. В доме — мертвая тишина. Ада безмятежно овала, зарывшись головой в подушки. Пышная ее нагота отливала золотисто-розовым сиянием и источала тяжелый аромат нарда и амбры. Спеванкевич сел на диване и засмотрелся на нее в экстазе, в безмерном изумлении, как на существо непостижимое. То, что совершилось, казалось чудом, в которое невозможно было поверить. Счастье терзало его, мучило, рвалось наружу. Спеванкевич преобразился изнутри, собственные мысли стали вдруг чужими, все тайное и сокровенное — далеким и незначительным.
Спало невыносимое бремя судьбы, отошло в забвенье жалкое прошлое, отвратительная вереница сорока семи лет! Все превратилось в кошмарное повествование из какой-то другой жизни, в дикий бред, потому что подобный Спеванкевичу человек был попросту невозможен.
Он почувствовал себя обновленным, его охватила юношеская радость. Это было как великое счастье, как несметное богатство… Он ощутил свою силу, мощь и власть над житейскими делами, к нему тянулось все прекрасное, доброе, благородное. Дары сыпались, как из рога изобилия. Он все знал, все понимал. Обнажились перед ним потаенные истины, неведомые ни одному из мудрецов мира. Хитросплетения обстоятельств, загадки бытия стали вдруг легкими и простыми для понимания.
Впервые в жизни посетила его неизведанная до той поры благодать самоуважения. Никогда больше не содрогнется он от отвращения при мысли о самом себе — об этом чудовищно смешном Спеванкевиче. Он пройдет по вселенной в нимбе великих деяний, и в скором времени все признают его. Он совершит подвиги, оставит после себя достославную память…
С удивлением смотрел он на наготу Ады. Из-за подушек не видно было лица, но тело распласталось перед ним как воплощение огромной сверхъестественной тайны. Что же было причиной непостижимого чуда перемены? Причиной были они: груди, плечи, бедра и ноги, живое изваяние тела с его округлостями было причиной — это заново открытое воплощение красоты, явленное в невыразимом совершенстве форм. Из заклятого тайника он выкрал сокровище, перелил в свои жилы молодую кровь. Он возрожден и умудрен, он второй Фауст, и пусть в час смерти все дьяволы, если только они существуют, волокут его душу в ад. Он ощутил гордость победителя, отозвался в нем торжествующий мужчина, который достиг цели, овладел желанной женщиной и насытился ею. Отныне он будет ее повелителем. Спеванкевича распирало от самодовольства. Ада ему подчинится, его мужская воля будет владычествовать над ней, как над рабыней.
Ада шевельнулась во сне, потянулась… И тотчас в нем угас всякий след мысли. Он наклонился к ней, схватил в объятия. Она раскинула руки, ленивая, сонная, сводящая с ума своим бессилием.
Когда утром он собрался уходить, Ада произнесла знаменательные слова:
— С сегодняшнего дня мы друг за друга горой, мы — одна фирма. Сматывайся отсюда, явишься в три, будут интересные новости.
А его так изнурила эта решающая ночь, что не было никакого желания узнавать что-то новое. Зловещий еврей уже поджидал его в окне «Дешевполя». Спеванкевич пересек двор, отклоняясь слегка от прямой линии и пошатываясь на расслабленных ногах.
В банке не было еще ни одного клиента, но среди служащих царило необычайное оживление. Все они понемногу спекулировали, чем могли, сообразуя свои действия со сложными маневрами дирекции. Их истолковывал коллегам, почти так же, как истолковывают сновидения, гениальный Колебчинский, выходец из Галиции, который с удивительной прозорливостью разгадывал иногда тайную суть какой-либо комбинации, а порой был причиной всеобщего разорения. Но это, как нередко случается с профессиональными хиромантами, не умаляло его авторитета. В банке чего-то ждали. Последнюю неделю Спеванкевич был так поглощен своим титаническим делом, что не обращал ни малейшего внимания на то, что происходит вокруг. Колебчинский носился как угорелый по комнатам и с видом начальника штаба в момент сражения кратко и властно бросал на ходу взбудораженным сослуживцам распоряжения: