Невероятно, но именно так. Не время доискиваться, каким образом этот страшный человек догадался о том, чего не знал в целом свете никто. Надо спасаться — любой ценой, ни секунды не медля!
Эти глаза так и тянули из него правду, так и побуждали к признанию. Спеванкевич не в силах был от них оторваться, он оцепенел от ужаса. Вдруг незнакомец улыбнулся и подмигнул ему заговорщически, почти дружески… Что бы это значило?
Женщина, державшая на весу корзину, которую некуда было поставить, изрыгала в лицо старику еврею гнусные антисемитские ругательства, перемежая их божбой и астматическим сопением. Еврей безмолвствовал, обхватив руками коробку, закрыв глаза с трагически приподнятыми бровями. Перед незнакомцем вынырнул внезапно мальчонка, отгородив его от дамы с колосьями. Из купе показался и стал пробиваться сквозь толпу дородный, в грязном мундире железнодорожник. Он натужно охнул, как перед тяжелой работой, и втиснулся в человеческую массу, сбившуюся в тесном проходе: вклинился между женщиной и стариком евреем, сплющил корзину, пролез между дамой с колосьями и незнакомцем, повернув того лицом в другую сторону, и двинулся вперед, глухой к воплям, визгу, несущимся вслед проклятиям. Освободившись от страшного взгляда, Спеванкевич немедленно пришел в себя.
Поезд остановился — Влохи. Спеванкевича это удивило: так быстро доехали. Он хотел взглянуть на часы, но справа на него навалился толстяк — складки на жирной шее, пятна на панаме. Левая рука — он почувствовал это только сейчас — затекла и нестерпимо болела. И зачем надо было прижимать с такой силой портфель? Тот застрял между ним и стариком евреем и держался сам по себе.
Но худшее было позади. Он уже отдавал себе отчет в своих поступках. Начал мыслить. А ведь последние три часа он пребывал в смятении, не знал, что с ним творится. Кто управлял им все это время? Когда, в какую минуту родилось страшное решение? С чего началось все это?
Сперва в его окошечке появился лысый череп Зайончковского. На этот раз бухгалтер ругался чуть ли не в голос, речь, впрочем, шла все о том же. Молчать, дескать, больше нельзя и так далее, и так далее…
— Что случилось?
— Что случилось?.. Не хуже моего знаете… Тысячи людей разорились. Со злотым катастрофа — все сейфы забиты злотыми. Кто не дурак, хватает доллары… Три дня… Три дня безумия! И чем все это кончилось?
— Чем?..
— Доллары возвращаются. Они вернутся все до единого! На каждом заработали в среднем по шесть злотых! Миллионы и миллионы награбили!
— Ну и что?
— То есть как «ну и что»?
— Обычное дело. Каждый имеет право обменять валюту.
— Вот как! Шутки шутите! Но с меня довольно. Я их ославлю на весь свет, пусть будет, что будет…
— С ума сошли, что ли?
— Не буду покрывать преступников!
— Если вы в самом деле собираетесь… О таких вещах не говорят…
— Я только вам…
— Болтовня все это.
— Увидите!
— Сомневаюсь.
— Увидите! До всей шайки доберусь!
— Ничего с ними не будет…
— Не будет? Тогда я первый отказываюсь от такой Польши…
— Уж какая есть.
— Неправда! Разве за это мы сражались? Разве за это погиб на войне мой единственный сын?..
— Болтовней мир не исправишь.
— Увидите завтра в утренних газетах. Заголовок дам такой: «Святое право на обмен валюты».
— Уверен, что не увижу.
— Увидите! Богом клянусь, памятью моего сына-героя…
Телефон.
— Слушаюсь, пан директор!.. Из Гданьска и из Катовиц… Еще нет… Сегодня не успеть, но завтра начну с утра… Сам знаю, что срочно… Слушаюсь… слушаюсь…
Стоило повесить трубку, как в окошечке появилась широкая, бритая физиономия биржевого маклера Шулима Шрона,
— Добрый вечер!
Все знали эту единственную и неизменную остроту Шрона: он здоровался и прощался так в любое время суток. Можно было это назвать остроумием, иссякающим с уходом дня.
— Добрый вечер, Шрон, что там у вас?..
— Пустяки, ничего особенного… — ответил Шрон, передавая в окошечко пачки банкнотов, — сущие пустяки. Этих бумажонок наберется тут семнадцать тысяч сто долларов…
С непостижимой быстротой перебирая пальцами, Спеванкевич стал считать банкноты. Их шелест перерастал, казалось, временами в мелодию.
— Ай-ай-ай… ай-ай… — закачалась в окошке огромная, потная физиономия маклера.