Плакал он тихо, но в нем нарастал крик отчаяния, который силился выбиться наружу. Кассир его сдерживал и подавлял, как только мог. И неожиданно, улучив минуту, крик прорвался: пронзительный, душераздирающий, он расколол тишину, разнесся и наполнил собой окрестности. Это был ужасный, дикий, нечеловеческий рев, настолько передавал в своих переливах он его внутреннюю муку, что Спеванкевич застыл в удивлении и прислушался. Кто это так кричит? Будь у него достаточно сил, дай он себе волю, он бы кричал имение так, не иначе.
С тем он и приблизился к хатам невзрачной деревушки. Девочка, пасшая корову в придорожной канаве, сообщила ему, что он находится в Отрембусах. Название это показалось ему очень странным, пожалуй, даже подозрительным. Пастушка не знала дороги в Блоне и ни о чем таком никогда не слыхала. Впрочем, ни в каком Блоне он уже не нуждался.
— А что это так кричало?
— Чего?..
— Ну вот только что, странный такой визг?.. Тут есть мулы?
— Мулы? Не знаю… Это свинья визжала.
Свинья, а свиней Спеванкевич не видал с самого детства, если вообще видал, была в его представлении скорее синтезом колбас, ветчины, зельца и сарделек, нежели пронзительно визжащей Божьей тварью. Это открытие заинтересовало его и вместе с тем повергло в печаль. Ведь если даже об этом он не догадался, что ж говорить про все прочее… Вот она, моя жизнь…
Перед каменным домиком, красноватым и сумрачным, собрались люди, они обступили телегу, в которую была впряжена огромная вороная лошадь, худущая, с проступающими ребрами и торчащими мослами. И тут Спеванкевич увидел свинью. Она сунула голову под телегу и замерла, уставясь рылом в землю. Свинья часто дышала, подрагивая чудовищным брюхом, над ней стоял, посапывая, старик с кнутом, рядом с лошадью он казался карликом. Тут же пыхтели две дородные девки, а на пороге, растопырив ноги и заполнив собой дверной проем, красовалась толстенная баба в куцей юбке. Она бросила на кассира приветливый взгляд, и он поклонился с варшавской обходительностью. Женщина любезно ему ответила.
— Может, вы ищете комнату на лето? Пожалуйте… Сдаю только со столом. Дешево! Прекрасная комнатка, окно в сад… Все на свежем масле, коровы, слава Богу, есть.
— Да, да, только мне, знаете ли, нужна тишина и покой…
— Пожалуйте посмотреть.
— Если позволите…
— Пожалуйте, пожалуйте… Зоська, Миля, беритесь наконец за дело, будет с меня этого визгу… Свинью только что продала, видите… А вы, Кароль, будете стоять да ждать, когда свинья сама на воз вскочит? Сдвинетесь вы сегодня с места или нет?
Невеличка Кароль полоснул для порядка свинью кнутом, та испустила пронзительный визг, ж Ка роль заявил:
— Надо бы еще кого, а то мне с девками не управиться…
— С девками-то, конечно… Где вам с девками… Ха-ха-ха…
— Ха-ха-ха…
Девушки громко захохотали. Хозяйка тоже оценила двусмысленную шутку и взглянула на кассира, который из вежливости улыбнулся. Кароль поморщился, точно глотнул уксусу, и приготовился изречь что-то в ответ. На том его и оставили. Комнатка была прелестная, чистая, светлая. В окно глядели мальвы, чуть подальше зеленели фруктовые деревца, был виден клочок поля с голубым люпином, золотая полоска пользы и лес. Заходящее солнце наполняло домик очарованием странного покоя. Спеванкевич для отвода глаз повздыхал насчет цены и согласился.
Новая великая идея! Затаиться и переждать первые две недели… Освоиться, овладеть собой. Разве можно переезжать границу, если нервы в таком состоянии? Наверняка засыплешься. А тут никто его не найдет. Кому взбредет в голову искать его в Отрембусах, под самой Варшавой, в двух километрах от станции? Утомленный, измотанный вконец, он почувствовал вдруг истому. Толстуха хозяйка нравилась ему все больше, она строила ему глазки, распутница, и блузка с вырезом, под которой волновалась ее обильная, атласно-гладкая плоть, была, конечно, расстегнута с умыслом. Толстая так толстая, тем лучше…
— Вы один?
— Один-одинешенек!
— И я одна, муж в Торуни, на курсах, раньше чем через три недели не вернется. Что ж, как-нибудь проживем…
И как это она, шельма, сказала… Он тут же дал ей тридцать пять злотых задатка и, вручая деньги, не выдержал, погладил по руке, от кисти до самого рукава — за локоть. Она улыбнулась… Кассир весь затрепыхался и вознамерился было произнести нечто пылкое, как вдруг дико завизжала свинья, она вопила не переставая, выводя фортиссимо на одном дыхании. Временами визг становился невыносимым, проникал в уши, будто когтями раздирая мозг.
Прибыли и помощники: это был вымазанный сажей детина, вероятно кузнец, который схватил свинью за уши, а также оборванец еврей, путешествующий с пустым мешком за спиной, тот ограничился советами. Свинья дернулась, точно в конвульсиях, и вновь свалилась с телеги, придавив всей тяжестью хлипкого Кароля, и затихла, как бы передав ему при этом свой крик. Гомерический хохот покрыл его голос. Девки полегли наземь, хозяйка трясла бюстом, и ее звонкий голосок так и разлился по округе. Только еврей не нашел в этом ничего смешного, и мрачное выражение не исчезло с его лица. Спеванкевич, развеселившись, глянул на него и тут же оцепенел. Мигом спрятался за широкую спину хозяйки и скользнул в сени. В глубине открытого настежь прохода перед ним встал безмятежный пейзаж: люпин, кольза и лес. До этого леса он доберется через пять минут. А там… Никакого «там»! Мрак и пустота!.. В сенях висела на гвозде старая веревка, в нескольких местах надвязанная. Спеванкевич схватил ее, свернул и сунул в карман пальто. Хозяйка едва не застигла его на месте преступления. Ласковым голосом она произнесла: