Он боялся портфеля. Боялся так, словно внутри сидело какое-то живое существо, страшный предатель: стоит его тронуть, он заорет жутким голосом и выдаст кассира с головой. Он даже представлялся ему в образе не то Вашингтона, не то Линкольна, не то еще какого-то государственного деятеля, изображенного на бесчисленных банкнотах. А ну заорут все разом? А ну…
Портфель сам вываливался из рук. Зато злотые и — что совсем странно — фунты в карманах сидели тихо, только потому, разумеется, что были словно бы в стороне, не на виду… Он накрыл портфель полой пальто, стал держать ручку через карман — доллары тотчас угомонились — то-то!.. Но радость была преждевременной, длилась не более секунды: пробегающий по коридору Спых как-то странно посмотрел на Спеванкевича, заколебался, но, посланный, видимо, с важным поручением, пробежал все-таки мимо. Спеванкевич извлек портфель из-под пальто и, озираясь украдкой, стал в спешке искать укромный уголок, куда можно было бы его подбросить. Напрасно крутился он в пустом коридоре, подходящего места не оказалось и, хотя голоса в портфеле пока приумолкли, зато желтая его кожа стала жечь огнем руку. Вот-вот не выдержит, бросит портфель прямо на пол… И вдруг дыра в стене разверзлась перед ним как спасение. Недолго думая, Спеванкевич сунул портфель в отверстие, но тотчас рядом появился хмурый рослый полицейский, с ремешком на подбородке.
— В чем дело?
— Ни в чем… — ответил Спеванкевич, поспешно вынимая портфель.
— Пан Иероним… Дорогой мой… Выведите меня на улицу. Мне плохо…
Вышли. Спеванкевич изо всех сил вцепился в директора — единственный человек, на которого можно еще рассчитывать. В вестибюле — полицейские. Двери «Дармополя» — нараспашку. Во дворе, из наглухо закрытого, охраняемого полицейскими «Дешевполя», под аккомпанемент воплей шестерых ребятишек пробивались глухие безумные причитания женщины, что напоминало массовую сцену из оперы «Жидовка», воспроизводимую стареньким граммофоном на заезженной пластинке.
Посреди двора отряд из восьми зеленых бойцов, похожих на иностранных солдат в мундирах с золотым шитьем, при саблях и револьверах, в шеренге по двое, замер в грозной готовности. Их начальник затеял жаркий спор с квартальным, чей зычный бас перекрывал скрипучий голос зеленого офицерика.
— Пан Иероним, расстегните мне воротничок… Хочу глотнуть свежего воздуха…
— Пан директор, вот вода…
Директор пил стакан за стаканом из большого голубого сифона, чмокал, охал, постанывал и пил снова. Крохмальский шипел сифоном, не отходя ни на шаг, точно решил перелить в директора все до последней капли. Наконец директор крякнул из глубины огромного брюха — так натужно, что двор ответил эхом, а квартальный с офицером прекратили на мгновение спор.
— Наконец-то я прихожу в себя… Зря раздразнил я эту свору газетчиков… Без малейшей надобности, пан Иероним… Таких осложнений, такого стечения самых роковых обстоятельств не знает история. Пресса… И вдобавок, как гром с ясного неба, — медвежатники… Каждый час, каждая минута дорога, а они забираются сюда и все уносят… Неплохая шуточка, ха-ха-ха-ха-ха… Ха-ха-ха-ха! Ха-ха-ха-ха!..
Зашипел сифон, директор послушно потянулся к стакану. Зеленый начальник бросил орлиный взор на подчиненных и гаркнул: «За мной, марш!» Готовый к подвигам отрядик ринулся в атаку, полицейские сгрудились у дверей «Дармополя». И тут во двор выскочил инспектор в соломенной шляпе, сопровождаемый комиссаром, и, став между враждующими сторонами, предотвратил братоубийственное столкновение. Под градом категорических приказов, иронических вопросов и тяжких оскорблений вождь зеленых смолк, онемел, съежился, повернулся спиной к неприятелю и крикнул:
— Смирно!!! За мной… мааарш!!!
Зеленый отрядик, подражая во всем настоящему войску, зашагал к воротам, грозный даже в отступлении. Полицейские схватились за бока.
— Посмотрите-ка, пан директор, на что все это похоже?..
— А что? Что?!
Потрясенный событиями дня, согбенный под бременем несчастий финансовый магнат подумал, теряя рассудок при виде зеленых, что это тюремная стража явилась его арестовать.
— Видите ли, в лавочке тоже должны всё по очереди измерять, фотографировать и нюхать, а эти из табачной монополии лезут со своим обыском, их агенты сообщили, что тут склад американских контрабандных папирос. Ужасно быстро делается все у нас в Польше! Вот уже три месяца, как эта рыжая швабра открыла тут большую торговлю и вся Варшава таскается к ней за папиросами, а они, изволите видеть…
— Ага… Ага… — протянул, успокаиваясь, директор. Он все еще держал под руку кассира, а тот меж тем поглядывал украдкой в угол двора, где помещалась одна из уборных. Вот куда он подбросит портфель… Спеванкевич чувствовал: это надо сделать немедленно, иначе он не выдержит и громогласно при всех признается. Он робко шевельнул рукой, молясь в душе, чтоб директор его отпустил, но тот еще крепче оперся на него и тяжелой шаркающей походкой направился вместе с кассиром к порогу лавочки. На прилавке и на полу валялись баллоны с кислородом, сверла, ломы, ломики, две-три сардельки, парочка булочек, бутылка из-под коньяка, окурки, бумажки. За самым порогом, нарочно запачканный в чем-то вроде машинной смазки, на виду у всех был расстелен большой носовой платок с красной монограммой «I.S.» Кассир засмотрелся на платок и больше ничего уже не видел. Призрак неминуемой гибели, неотступно витающий над ним, в этот момент обозначился еще резче. Подбросить портфель — теперь не поможет. Из-за проклятого платка он, невинный, вовлечен в аферу взломщиков… На него, Спеванкевича, которому и не снилось, что Ада только выжидала момента, чтоб пробить дыру в стене и ринуться на овладение сейфом, падет теперь подозрение… Мало того, что подозрение… Он будет осужден… Вещественное доказательство…