Она промолчала. Это было истинной правдой.
– По правде, меня ставит в тупик, что ты так заботилась о распроклятой репутации Баннермэна. Не многие пошли бы на такой риск ради старика. Эту сторону твоего характера я никогда полностью не понимал. Все время забываю, что ты приехала со Среднего Запада. -Я тебе говорила. Я любила его. -Да, знаю, – нетерпеливо перебил он. Разговоры о любви всегда раздражали Саймона, который отрицал, что это чувство вообще существует, а если да – что в нем есть какой-то смысл. Он любил заявлять с некоей гордостью, что сам никогда его не испытывал, однако совершенно счастлив. – Мы с тобой это обсуждали. Все просто. Баннермэн являл собой образ отца – привлекательный пожилой человек, изумительно богатый… элементарная психология, хрестоматийный случай для любого фрейдиста…
Она с трудом заставляла себя слушать. Саймон мог без устали объяснять чувства других людей.
Большей части того, что она узнала о жизни по приезде в Нью-Йорк, она была обязана ему, но не думала, что когда дело коснется любви, он чему-либо способен ее научить. Когда-то они были любовниками (слово, которое Саймон употреблял исключительно в физическом смысла) и из этого она тоже вынесла значительный опыт, в основном печальный. Однако она не озлобилась против него.
– Саймон, я не нуждаюсь в лекции, – сказала она.– Не сегодня.
– Так плохо?
Его тон был сочувственным, как будто он когда-либо был способен приехать и принести извинения. О Саймоне можно сказать все, что угодно, подумала она, – и большинство знакомых могли бы наговорить о нем кучу гадостей, – но ему нельзя отказать в интуиции. Возможно, из-за того, что у него так мало собственных эмоций, он так легко определяет их у других. Прирожденный манипулятор, даже когда его личные интересы не были напрямую затронуты, он был остро внимателен к человеческим чувствам, лучший слушатель в городе, где большинство преуспевающих людей слишком заняты разговорами о себе, чтобы расслышать хоть слово в ответ.
– Так плохо. Хуже. – Она мгновение помолчала. Когда заговорила вновь, голос ее стал тише и настойчивей. – Саймон, я не могу здесь оставаться, – почти прошептала она. -Что? -Я не могу оставаться здесь одна! – повторила она, сознавая, что голос ее дрожит от подступающей истерики, но не в силах с нею справиться. – Думала, что смогу. Все было в порядке, пока я занималась уборкой, но как только перестала, поняла, что должна уйти отсюда. -Успокойся. Утром почувствуешь себя лучше. Поверь. -Саймон, я не могу ждать до утра.
Он вздохнул.
– Саймон, я хочу приехать к тебе. Ты можешь поместить меня в свободной спальне. Или я буду спать на софе. П о ж а л у й с т а! – Она сделала паузу. – Саймон, я не хочу быть одна. -Эй, успокойся. Я понимаю. Просто не думаю, что это хорошая мысль. -Меня это не волнует. И вообще, почему это плохая мысль? У тебя кто-то есть? Я так не думаю, Господи помилуй! -Нет, нет, не в этом дело. Ты выглядывала в окно? -Конечно, нет. Зачем? -Так погляди! Уверен, что перед твоей дверью расположилась толпа репортеров.
У нее пересохло в горле. Она отложила трубку, подошла к окну и отодвинула штору. Подьезд дома разглядеть было невозможно, но но на тротуаре напротив топталось по меньшей мере с десяток мужчин и женщин, включая команду телевизионных новостей с мини-камерами и вспышками. Она почувствовала себя, как загнанный зверь. Вернулась и подняла трубку.
– Ты прав, – сказала она приглушенно, словно репортеры снаружи могли услышать ее. -Конечно, прав. Ты – сенсация! Мой совет – оставайся дома.
Мгновение она обдумывала этот совет, и отвергла его. Если она что-то узнала о Саймоне за два года работы у него, так то, что он пойдет на все, чтобы его имя не попало в газеты. И ее имя, поскольку она работала на него. Большинство людей его круга тратило массу сил, чтобы их упомянули хотя бы на шестой странице "Пост" или в колонке сплетен Лиз Смит. Саймон прилагал столько же усилий, чтобы избежать всякого упоминания о себе и своих делах даже в разделе бизнеса "Нью-Йорк Таймс". Толпа репортеров действовала на него так же, как толпа линчевателей.
У нее не было никакого желания выходить из подъезда под лавину вопросов и вспышки камер, но все лучше, чем сидеть здесь, загнанной в квартире, где лишь несколько часов назад Артур Баннермэн умер в ее объятиях.