– Ох… ничего особенного, – пробормотала, запинаясь, Поппи, – ничего похожего… похожего на твое. Просто я видела одного человека у Флориана… кого я… обожала издалека. Ничего особенного… важного…
– Как тебе не стыдно, – вздохнула Энджел. – Но может, это и к лучшему, влюбиться – это так захватывает… так изнуряет. Я просто не могу дождаться вечера… Фелипе, – добавила она, мечтательно улыбаясь, когда ложилась в постель.
Поппи мучительно ворочалась с боку на бок, слыша, как Энджел спокойно, еле слышно дышит во сне. Сначала она сказала себе – да, она пойдет сегодня вечером в театр; она заставит Фелипе взглянуть на себя, признать, что она существует, вспомнить, что все, что было между ними, было на самом деле… но потом она подумала – нет, она не может этого вынести, она не может унижать себя опять. Но потом, совершенно измучившись, она поняла, что должна увидеть его.
Она надела шелковое платье сдержанного, приглушенного красного цвета, и волосы ее заиграли бликами каштанового света; она выглядела бледной и замкнутой, когда шла вслед за тетушкой Мэлоди и Энджел вниз по лестнице, чтобы встретиться с Фелипе. Ей показалось, что она увидела отблеск участия в его глазах, когда он увидел ее, но потом решила, что ошиблась, слыша, как тетушка Мэлоди произнесла своим гудящим голосом:
– Вы уже познакомились с другой моей племянницей вчера вечером? С Поппи Мэллори? Она мне не родная племянница, но все мы считаем ее сестрой Энджел.
– Тетушка Мэлоди! Конечно, Фелипе все знает о Поппи! – воскликнула Энджел. – Вспомни, я рассказала ему за ленчем.
– Батюшки, я, наверно, становлюсь совсем старой, – вздохнула тетушка Мэлоди, когда Фелипе поклонился, не глядя на Поппи. – Кажется, я все забываю в последнее время.
– Я очень рад, что вы присоединились к нам, мисс Мэллори, – сказал он вежливо.
– Бедная Поппи была так больна, – говорила ему Энджел, когда они шли через фойе отеля наружу, где ждала их гондола. – Мы только сейчас успокоились, когда ей стало немного получше.
– Да, Венеция летом может утомить, – заметил Фелипе и добавил по-иезуитски, – и сыграть злые шутки с воображением.
Поппи изо всех сил закусила губу, чтобы сдержать рвущиеся наружу слезы, когда они с тетушкой Мэлоди садились в гондолу, оставив Фелипе с Энджел вдвоем в другой. Она вспомнила свои полуденные тайные встречи, и страстные поцелуи, и признания Фелипе в любви и говорила себе – нет, это невозможно… невозможно то, что происходит сейчас… это просто кошмарный сон… скоро она проснется, и все будет, как прежде!
В фойе волшебного маленького театра было уже многолюдно, когда они шли к своим местам – одной из лож, дышавших стилем рококо. Так получилось, что Фелипе и Энджел затерялись в толпе, и Поппи взволнованно вглядывалась в лица, пока не увидела их. Рука Фелипе прочно покоилась на руке Энджел, когда он нашептывал что-то ей на ухо, и сердце Поппи еще сильнее провалилось в отчаяние, когда она заметила взгляд Энджел, ласкавший Фелипе. Ее лицо светилось любовью; и красота зажглась с новой силой – такой, что одна она уже могла бы осветить весь темнеющий зал. Поппи кусала в немой муке губы, казалось, ничто уже не могло остановить душившие ее слезы. Она едва чувствовала боль – все ее существо безмолвно кричало, что Фелипе – ее, что он любит ее… не Энджел!
Оркестр уже заиграл увертюру «Ромео и Джульетты» Чайковского, когда Энджел и Фелипе скользнули, наконец, на свои места впереди Поппи. Она взглянула украдкой, но лучше бы было не видеть – глаза Фелипе были прикованы к точеному профилю Энджел.
Поппи закрыла глаза, и романтическая, пронзительно-щемящая музыка полилась ей в душу. Всеми фибрами своей души она чувствовала каждый аккорд, обжигалась о каждую ноту; теперь она поняла всю страсть, все отчаяние и боль шекспировских влюбленных. Все это стало ее. Она не знала, как доживет до конца вечера, разрываясь между желанием убежать от Фелипе и неутолимой потребностью быть рядом с ним, даже если его глаза были только для Энджел. Последние, слабеющие остатки силы воли держали ее в кресле, словно ничего не существовало, кроме музыки, но внутри у нее все агонизировало.
Она осталась в ложе во время антракта, когда остальные пошли выпить шампанского в фойе. Ее руки так судорожно сцепились друг с другом, что побелели костяшки, и она закрыла глаза, чтобы убить все чувства. Казалось, она не могла уже вынести больше ничего – кроме пустоты.
– Мне совсем не нравится, как ты выглядишь, – прошептала тетушка Мэлоди, когда вернулась в ложу. – Я позволила Энджел согласиться на обед вместе с Фелипе и его друзьями, но теперь я хочу отвезти вас назад в отель и позвать врача.
Голова Поппи бессильно поникла, когда они плыли в теплых сумерках обратно в палаццо Гритти. Огни искрились по обеим сторонам каналов, и кафе бурлили нарядной, веселой толпой; она могла слышать обрывки музыки, и разговоров, и смеха, но она была словно на необитаемом острове, и красота и счастье, которыми дышала Венеция, были для нее чем-то вроде застывшей картины, висевшей на стене и не имевшей к ней никакого отношения. Без Фелипе Венеция – и вся жизнь – не значили ничего.
– Синьорина нуждается в чем-нибудь укрепляющем и тонизирующем, – провозгласил врач, улыбаясь им веселой, ободряющей улыбкой. – Совершенно ясно, что она не привыкла к такой жаре. Более свежий климат пойдет ей на пользу – может быть, озера на севере Италии. Да, да, это вернет краски ее щекам. За исключением этого недомогания, мисс Абрего, я не вижу ничего серьезного с ее здоровьем.
– Озера, – вздохнула тоскливо-мечтательно тетушка Мэлоди. – С каким бы удовольствием я бы подышала свежим, прохладным воздухом! Но, дорогая Поппи, Энджел совсем не понравится такая перспектива!
Энджел и впрямь не понравилось – она бушевала, протестовала и наконец тетушка Мэлоди сдалась, договорившись с друзьями Осгуда Баррингтона, что они позаботятся об Энджел. Графиня сама согласилась сопровождать ее.
Поппи не знала, чувствует ли она облегчение от того, что поезд увозит ее на север – подальше от всего этого ужаса; она просто знала, что сердце ее разбито, она уже никогда не будет прежней.
Тетушка Мэлоди выбрала небольшой пансионат на берегу озера Комо. Она сидела на террасе, пока Поппи бродила в тоске по садам у воды, стараясь не думать об Энджел.
Пансион был очень уютным, и его владельцы взяли их под свое крылышко, стараясь порадовать их хорошей кухней и поддерживая ободряющими улыбками, но Поппи едва это замечала. Однажды утром – три недели спустя – синьор Росси появился на террасе, держа в руках телеграмму, и когда Поппи читала ее, она почти видела восторг Энджел.
«Фелипе попросил меня выйти за него замуж, – писала она, – мы так влюблены друг в друга – думаю, что ты одобряешь это, и уговоришь маму и папу согласиться, что это – подходящий брак… С любовью, Энджел».
Месяцем позже Ник и Розалия приехали в Италию с намерением положить конец неожиданному роману Энджел, несмотря на протесты тетушки Мэлоди, говорившей, что Фелипе – очаровательный молодой человек и ему не хватает только денег.
– Мы не можем отдать нашу девочку какому-то европейскому авантюристу, – бушевал Ник, но Энджел просто улыбалась ему уверенно. – Посмотрим, что ты скажешь, когда увидишь его, папа.
Во время их первой встречи Фелипе умело очаровал их правильно дозированной смесью уважения и прямоты.
– Конечно, у мальчика нет денег, – говорил Ник, когда они шли с Поппи по разросшемуся, но по-прежнему красивому саду виллы д'Оро несколько дней спустя. – Но ведь это не его вина. Это сделали его предки. У Фелипе хорошие идеи, он знает, что нужно делать и как этого достичь. Да, должен сказать, мне нравится образ его мыслей и его характер.
Он посмотрел с любовью на Поппи, ухватившуюся за его руку, словно это был якорь в штормовом море.
– А что ты думаешь о Фелипе?
– Я… вилла такая красивая, – пробормотала она уклончиво, глядя с тоской на выцветшие розовые стены и болотные ставни, представив себя женой Фелипе и хозяйкой виллы д'Оро… но эта роль теперь предназначалась Энджел.