Логика здравого смысла говорила мне о том, что он ничего не пообещал, и все же, несмотря на это, я была искренне уверена — он надолго вернется в Мэллингхэм. Призрак Сильвии отступал. Та же логика подсказывала, он никогда с нею не расстанется, но теперь я уже не обращала на это внимания, еще раз убедив себя в том, что, вернувшись в Мэллингхэм, он уже никогда больше не сможет оттуда уехать. Подобно Полу, я потеряла чувство реальности и точно так же, как он, верила, что он в долгу перед Сильвией и его честь требовала оплатить этот долг, так же как его честь не позволяла ему быть несправедливым со мной. Я снова и снова говорила себе, что Сильвия для него представляет едва ли больше, чем работающую бесплатно секретаршу. Она не имеет для Пола такого большого значения, чтобы долго удерживать его.
Апрель незаметно сменился маем. На английском горизонте все больше вырисовывалась тень всеобщей забастовки, и мои друзья писали мне длинные письма о планах фирмы по преодолению грядущих трудностей.
Кризис представлялся весьма отдаленным, в частности потому, что американские газеты были заполнены одними лишь кровавыми подробностями убийства в Холл-Миллзе, да тривиальными кривляниями мистера Браунинга с его пятнадцатилетней красоткой-невестой. Временами было просто странно думать, что где-то существует европейский континент, так мало интересовались американцы происходившим за Атлантическим океаном. Их близорукость не позволяла им видеть дальше Уолл-стрита, и на мрачноватых улицах Манхэттена каждое публичное обращение банкиров приобретало божественную силу изречений оракула.
Пол был страшно занят. Когда я осмеливалась заговаривать с ним о его работе, я слышала в ответ рассказы о восходившей звезде инвестиционных трестов, о пятидесятимиллионных эмиссиях облигаций, определявшихся одним росчерком пера, о прожорливой публике, пожиравшей все — от долговых обязательств до обычных акций, о маржах, незаконных доходах, брокерских фирмах и пулах.
— Я сделал миллион долларов за день, — заметил как-то Пол. — По полмиллиона комиссионных за две сделки. Мои клиенты счастливы, счастлива публика — инвесторы, доволен и я. Какое прекрасное изобретение капитализма!
А когда я напомнила ему об американском Кракене[20], он лишь засмеялся и бросил:
— После меня хоть потоп!
Потом он предложил мне денег для приобретения ценных бумаг, и, не устояв перед соблазном, я их приняла. Он подсказал, какие покупать бумаги, я сделала так, как он советовал, а через месяц, когда сумма удвоилась, я с ним расплатилась.
— Как это чудесно! — воскликнула я, окончательно обращенная в американскую капиталистическую веру, и помчалась на Пятую авеню делать покупки.
Я тратила много времени на Пятой авеню, изучая опыт своих конкурентов. Под псевдонимом посещала салоны Элизабет Арден и Елены Рубинштейн и с гордостью обнаружила, что салоны Дайаны Слейд из Мейфейра вполне могли соперничать с их по роскоши интерьеров. Седрик явно перещеголял мисс Арден, чьи салоны мерцали пастельными цветами, но я предпочитала эффектные темно-синие стены мадам Рубинштейн. И все же, хотя эти два магната в своей области, стараясь переплюнуть друг друга в жестокой конкурентной борьбе, делали все, чтобы не отстать от моды, я находила мало различий между их продукцией, но скупала по баночке и флакону каждого изделия и отправляла в Англию для исследования.
Изучая массовый рынок, я также открыла для себя, что и столь крупные корпорации, как «Понд» и «Колгэйт», пытались завоевать такой относительно узкий, но доходный рынок домов Арден и Рубинштейн, и раздумывала над методами борьбы с монополией этих производителей. Особенно эффективной была реклама «Понда», в том числе одобрительные высказывания видных людей в рекламных материалах, занимавших целые страницы в ведущих женских журналах. «Как жаль, что этот способ неприемлем у нас в Англии», — с досадой писала я Хэрриет. — Представляешь себе лицо леди Аппингхем, которой предложили бы рекламировать в прессе нашу губную помаду?» Но не все приемы американского рынка были неприменимы в Англии, и скоро я имела в своих руках целый набор образцов красочной рекламы и дизайна упаковок, подходящих для английского рынка.
Пол предложил мне воспользоваться услугами одного из исследователей-аналитиков банка «Ван Зэйл», и я узнала, что американские женщины по его оценке тратили на косметику шесть миллионов долларов в день, и даже на массовом рынке, охватывавшем девяносто семь процентов женского населения, каждая женщина расходовала на косметику в среднем сто пятьдесят долларов в год. Одна разговорчивая массажистка в салоне Элизабет Арден даже сказала мне, что клиентки Арден, составлявшие остальные три процента, не задумываясь тратили такую же сумму в неделю, лишь бы всегда выглядеть красивыми. Мысль об этих деньгах, водопадом лившихся из дамских сумочек, хозяйки которых гнались за идеальной косметикой, едва не толкнула меня на открытие в Нью-Йорке своего салона, но Пол, да и Хэл Бичер, посоветовали мне сначала окончательно завоевать британский рынок.
Когда Пол оказывался свободен от дел, мы встречались с ним, это было не реже трех раз в неделю. Обычно мы обедали вдвоем в нашем номере в «Плазе», а иногда ходили в театр, откуда направлялись в ресторан «Монмартр», что на углу Бродвея и Пятьдесят второй улицы, где на ужин подавали самые изысканные блюда и звучала приятная музыка. Я понимала — он никогда не поведет меня в ночной клуб, но очень удивилась тому, что он был и против кино. Говорил, что мерцание киноэкрана напоминало ему расстройство зрения, которым он страдал в прошлом, и хотя, как я уверяла его, современные фильмы раздражают глаза гораздо меньше, он решительно отказывался от кинотеатров.
Как бы в компенсацию за наши старомодные вечерние развлечения, он стал проводить со мной уик-энды. Мы уезжали на автомобиле в Хадсон Вэлли и устраивали пикники на реке, плавали на его яхте вдоль коннектикутского побережья, отправлялись в Нью-Джерси, чтобы посидеть вдвоем за ленчем, и гуляли по извилистым тропинкам старого парка. Когда стало теплее, он заговорил о даче, чтобы Элан мог провести лето у моря. Уже в конце мая он объявил мне, что в мое распоряжение отдавался коттедж для гостей в поместье Стивена Салливэна в Грэйт Некс.
— Будет очень хорошо, что Элан сможет играть с мальчиками Стивена, — сказал Пол, — ему будет там лучше, чем в городе.
Таким образом, мы переехали в домик на берегу Саунда в Лонг-Айленде, откуда я трижды в неделю ездила на свидания с Полом в «Плазу».
В Англии прошла одиннадцатидневная всеобщая стачка, правда, не превратившаяся в революцию, но этот кризис представлялся мне еще более далеким, чем когда-либо, и теперь я, как и вся Америка, предпочитала читать в газетах только об исчезновении Эме Семпл Макферсон, да о волнующем взвинчивании курса акций на бирже. Хотя я по-прежнему добросовестно отвечала на послания своих лондонских друзей, их проблемы стали представляться мне какими-то нереальными, и я наконец стала понимать психологическое состояние Пола, которое он называл путешествием по окольным путям времени.
— Ощущение такое, словно умираешь, — говорила я Полу. — Англия живет своей обычной жизнью, но меня там нет. Я могу лишь всматриваться в нее со стороны, из моей параллельной борозды времени, пытаясь увидеть происходящее там, за океаном.
Море способствовало столь иллюзорному восприятию действительности. Просыпаясь по утрам, я любовалась водами Саунда, купаясь в этом пронзительном свете, и чувствовала себя как во сне. Только услышав голоса садовников, обсуждавших события на бирже, я осознавала постоянно звучавшую барабанным боем реальность, и тогда перед моим мысленным взором представали не облака, стремительно проносившиеся над норфолкским Бродлендом, а солнце, заливавшее ущелья Уилл и Уолл-стрит.
Когда Салливэны попытались вовлечь меня в свою компанию, Пол воспрепятствовал этому по причинам, которых никогда не объяснял, но я полагаю, он просто не хотел, чтобы я встречалась с Сильвией. Я не возражала. Я, разумеется, не жаждала повторения того ужасного вечера, когда я увидела Сильвию, и поэтому моя светская жизнь проходила в обществе не Салливэнов, а Клейтонов, в их квартире в верхнем Вест-Сайде, в Манхэттене. Перед каждой вечерней встречей с Полом я заходила на ленч к Грэйс. Если же мы с ним ограничивались ленчем в отеле, я оставалась в Манхэттене и проводила вечер с Клейтонами. Заключив молчаливое соглашение не говорить о Поле, мы с Брюсом быстро поняли, что между нами не существует никаких трений. Грэйс же, хотя порой и утомляла своими разговорами об эмансипации женщин, так интересовалась французской литературой, что это вполне нейтрализовало ее увлечение социальными проблемами. Я радовалась встречам с профессорами, студентами, художниками и другими представителями богемы, постоянными гостями Клейтонов. Разговоры там шли оживленные, атмосфера способствовала расслаблению, и риторика Брюса навевала на меня воспоминания о Кембридже, когда я до изнеможения спорила о доктринах Ницше и Маркса со своими первыми однокашницами, синими чулками.