Мы пожалели щенка, подобрали и принесли в дом отдыха, в котором тогда жили. Наши товарищи стали его кормить остатками от обеда и ужина и назвали щенка обыкновенно, по-человечески — «Бобиком». Бобик скоро поправился, потолстел, лапа его совсем зажила и шерсть стала гладкой и блестящей. Вот только обычной собачьей весёлости в этом щенке уже не было.
В час обеда, дожидаясь, когда люди выйдут из столовой и принесут ему еду, щенок понуро стоял на площадке перед домом, будто дремал. Бывало так, что три входа и выхода у столовой приоткрывались сразу и щенка звали к себе в одно время три или четыре человека.
— Бобик! На! Сюда! Скорей!
А щенок долго, задумчиво и растерянно крутил головой и хвостом туда и сюда, соображая: куда раньше бежать, к кому? От этого собачьего раздумья — к кому первому бежать — и затеяли мы игру. Условия игры были простые: выходить сразу вчетвером из столовой и звать Бобика. К кому первому Бобик подойдёт — тот и выиграл.
Но только игра эта быстро кончилась. За нашим столом вместе с нами сидел в столовой Иван Иванович Смирнов, простой и хороший человек, токарь одного из московских заводов. Когда началась эта игра, он с нами вместе как-то вышел во двор.
Бобик на этот раз долго не раздумывал и сразу подбежал к Ивану Ивановичу. И на другой день к нему подбежал первому, и на третий…
Мы решили было, что хитрый Иван Иванович знает какое-нибудь «собачье слово», а потом вдруг все вспомнили. Из лесу, когда мы под ёлкой Бобика нашли, его на руках до дому нёс Иван Иванович, и Бобик это не забыл. Вот как всё просто объяснилось.
А у хозяина щенка на охоте вскоре разорвало ружьё. Он пришёл к нам в дом отдыха просить у Ивана Ивановича ружьё на время. В доме знали, что Иван Иванович привёз с собой ружьё из Москвы, а сам на охоту не ходил; наверно, об этом рассказывали в деревне.
Иван Иванович вышел к человеку на крыльцо, а Бобика велел спрятать подальше, от лишнего разговора. Ружьё он с собой вынес, и все думали, что вот сейчас Иван Иванович по своей доброте отдаст ружьё. И хозяин щенка так, наверно, думал. Он и руку протянул, чтобы ружьё взять. А потом посмотрел на Ивана Ивановича и почему-то опустил руку.
— Мне ружья не жалко, — сказал Иван Иванович тихо. — Вот оно — ружьё. Но только нельзя давать оружие в руки злому и глупому человеку.
Иван Иванович повернулся и ушёл обратно в дом, а человек этот остался стоять на площадке перед домом, и мы все видели, долго он так стоял и всё ниже и ниже опускал голову.
Раздумье
Я уезжал на охоту. Всё было собрано, все прощальные слова сказаны, а я ещё стоял в передней, одетый, с ружьём и походным мешком за плечами и раздумывал: брать мне с собой Боя, охотничью мою собаку, или не брать? Вопрос был серьёзный, драматический. Бой стоял рядом и глядел с тоской и надеждой: как она повернётся, жизнь, — радостью или горем?
Думалось надвое. На дворе стояла поздняя холодная осень, и работать собаке по-настоящему было негде, время её охоты прошло. С другой стороны — почему бы и не дать псу лишний раз подышать воздухом и побегать по лесу. Каждое птичье перо, каждое дуновение ветра с реки — для собаки радость.
Я не взял с собой Боя. Стоило ли из-за одной собачьей радости доставлять себе беспокойство: за собакой надо смотреть, кормить её, то да сё. На осенних перелётах собака не нужна. Я уехал один. Дверь за мной захлопнулась. Всё стало тихо в квартире. Бой, наверно, понурил, как всегда в таких случаях, голову, пошёл и лёг под письменным столом. Он ещё и завтра утром будет обнюхивать у порога оставленные мной следы.
Я вернулся с охоты через три дня, измученный и отдохнувший. Так, мучаясь, отдыхаем только мы, охотники.
Ещё с порога в распахнутую настежь дверь я увидел посреди комнаты Боя. Он не выбежал мне навстречу. Низко нагнув голову, широко расставив передние лапы, он стоял неподвижно. Теперь была его очередь думать.
Задачу он решал трудную: подойти ко мне или нет, обрадоваться или не стоит. Вот он приехал — жестокий, несправедливый и очень любимый человек, и надо бы залаять, прыгнуть к нему на грудь, а может быть, просто лизнуть ему тихонько руку. Но горькую, незаслуженную обиду простить трудно. Можно, конечно, подойти, а можно и не подходить, это будет нехорошо, но справедливо…
Так вот мы и стояли друг против друга, как чужие, как враги, а потом Бой поднял голову, и я увидел в умных собачьих глазах прощение и радость. Это всё-таки здорово, что я вернулся. На охоте бывает всякое. Я был ему нужен всегда и сегодня тоже.