Богатый довольно ловко подсел к ней, с налета обнял ее за талию, и с налета расцеловал.
— Ну, как он? — спросил Богатый.
— Мне все противно в нем! как он ходит, дышит, как ест, словом, все-все. Неужели ты меня так и оставишь с ним?
— Зависит от тебя, — сказал Богатый, но тут подлетел, словно на коньках лакей, с полотенцем под мышкой. Богатый, откинув рукав, глянул на часы. Он знал точно, что в котором часу полагается пить. — Бокал Сотерна, — сказал он лакею.
— Почему зависит от меня? — спросила жена седого, когда лакей отошел.
— У меня будешь жить, поняла, но условие: должна будешь заявить на суде, что он, твой муж, никогда для меня не работал.
Она побледнела, даже под краской это стало заметно. Лакей поставил перед Богатым бокал. Он с полупоклоном удалялся уже, но понюхав вино, Богатый крикнул: гарсон!
Лакей вернулся в некотором замешательстве. — Ваше вино воняет пробкой, — сказал ему Богатый очень скромным голосом, даже как бы с некоторой нежностью.
— Не может быть! Никто из наших клиентов никогда на пробку не жаловался, — горячо вступился за честь дома лакей.
— Это меня не касается, — раздраженно ответил Богатый и брезгливо отставил бокал на край стола. Желая узнать, в чем дело, хозяин вышел из за стойки и подошел к Богатому. Это был гигант и было непонятно, почему при такой комплекции он занимается таким легким делом, как разливание вин по стаканам. Но Богатый не испугался богатыря, а богатырь испугался Богатого и начал нюхать вино. Жена седого была чрезвычайно взволнована скандалом, который был таким не стоящим в сравнении с вопросом переезда, «Дрин Дрона», яхты и всего прочего.
Она смотрела испуганными глазами на Богатого, она даже слегка дернула его за рукав. Но Богатый не унимался, как бы, совершенно о ней забыв. Хозяин уверял, что вино самое хорошее, Богатый уверял — воняет пробкой. Хозяин велел принести другой бокал, из другой бутылки. Но и тут Богатый отпив, объявил, что вино поддельное и никто ничего с ним не мог сделать. Разыгрывая раздраженного, обиженного человека, Богатый встал. — Идем — сказал он жене художника. — Но я не заплатила за кофе, — сказала она, не вставая и вынимая из сумочки мелочь. — А я ничего платить не буду, — безапелляционным голосом отрезал Богатый. Ей было стыдно за Богатого, но ему только этого и было нужно. Богатый знал, что растерянность и взволнованность мешают собраться с мыслями. Такую выхолощенную скандалом, смущенную он вывел ее из кафе и подвел к «Дрин Дрону». Контраст был огромным: там Богатый не захотел заплатить за вино несколько грошей, тут перед ней сияла лаком машина с шестнадцатью фонарями, с надписью серебром «Дрин Дрон». Богатый позвенел ключиками, открылась дверца, зажегся свет, освещая порог. Правда, из машины завоняло чем-то копченым, но это было ничего. Она внесла с собой запах своих духов, напоминающий запах сена. По дороге жена седого художника согласилась на все условия.
VII
Седой художник иногда брался за шляпу, но поразмыслив вешал шляпу на место и оставался дома. Всякий раз ему приходило в голову, что жена вернется и не застав его дома снова уйдет. Он даже о процессе своем судебном забыл и в суд не пошел. Шаги на лестнице всякий раз заставляли его замирать и прислушиваться.
В начале он сформировал свое горе приблизительно так: — я ее обожал, любил, а она сволочь ушла. Вся вина за этот уход, таким образом, возлагалась на жену. Позже он начал искать причины ухода жены в своем поведении и решил, что сам виноват тем, что, потакая всем ее прихотям, разбаловал ее и распустил. Однако все эти домыслы в сущности не разрешали вопроса: понять почему она променяла талантливого, хорошего мужа на какого то мошенника, седой художник не мог.
В этом направлении, словно горохом об стенку, бился его разум так, что художник вообще ни на чем другом не мог сосредоточиться. Брался ли он за кисть: — жена, садился ли за стол, опять — она, брал ли книгу — она, да и все ночи напролет неразрешимый вопрос не давал ему сомкнуть глаз. По ночам он доходил до самой страшной догадки, ему думалось, что она не находила с ним физического удовлетворения. Это вызывало бешеную ревность, которая заставляла его доходить до самых безобразных образов эротизма.
В результате нарисованные воображением картины делались соблазнительными и для самого воображающего их художника. Так, что он вдруг начинал досадовать на то, что такого воображения не имел раньше. В такие минуты ему хотелось иметь женщину все равно какую, но только что бы она была тут рядом. По утрам однако он опять делался чистым от всякой скверны человеком Картина начатая до ухода жены ему не понравилась. Он подумал, что нужно ее переделать. Войдя в мастерскую, он взял тряпку и начал стирать краски. — Так будет и с этим миром, — подумал художник. — Миллионы лет творится на земле жизнь. Сколько раз Творец стирал тряпкой созданное — неизвестно, но очевидно очень, очень много раз!