Разгорелось тут у Добрыни сердце богатырское; бьет он верного коня по бедрам, летит конь словно сокол, перескакивает одним прыжком высокую стену киевскую, въезжает прямо во двор Добрыни. Идет добрый молодец в горницы, расталкивает привратников, придверников, ни у кого дороги не спрашивает.
Бегут слуги к Мамелфе Тимофеевне, жалуются на богатыря.
Говорит ему Мамелфа Тимофеевна:
— Неладно ты поступаешь, добрый молодец, слуг моих бьешь, в дом ко мне силой врываешься; кабы был жив милый сын мой Добрынюшка, не сносить бы тебе головы, уходи-ка отсюда подобру-поздорову.
— Напрасно, честная вдова Мамелфа Тимофеевна, плачешь ты о смерти сына, — промолвил Добрыня, — сын твой жив и здоров; я его третьего дня сам видел; поехал он к Царь-граду, а мне наказал, как буду в Киеве, чтобы поклон тебе свез, узнал, как поживает его молодая жена, Настасья Микулична.
Заплакала Мамелфа Тимофеевна:
— Шесть лет тому назад привез мне Алеша Попович весточку о том, что сын мой, Добрыня, лежит в чистом поле убитым, а сегодня Настасья Микулична идет за Алешу замуж.
— Матушка, родимая! посмотри на меня, ведь я и есть твой сын.
Не узнает его матушка родимая.
— Смеешься ты над старухой, добрый молодец! Не похож ты вовсе на моего милого сына: у Добрынюшки лицо было белое, очи ясные, как у сокола, платье цветное, лапотки из семи шелков; а ты пришел весь в лохмотьях, загорелый да худой!
— За двенадцать лет, милая матушка, платье мое цветное износилось, лицо загорело, очи помутнели.
— У моего сына, — говорит Мамелфа Тимофеевна, — на ноге была черная родинка.
Снял Добрыня сапог, увидела мать знакомую меточку, плачет от радости, обнимает милого сына.
— Матушка, — просит Добрыня, — давай скорей мои гусли звонкие, неси платье скоморошье, снаряжай меня на пир к князю Владимиру.
Идет Добрыня в гридню княжескую, расталкивает придверников, привратников, ни у кого не спрашивается; не узнают его слуги, бегут жаловаться на него князю.
А Добрыня кланяется князю в пояс, спрашивает его смело:
— Укажи мне, князь Солнышко, где мое место скоморошье?
Разгневался Владимир:
— Ах ты, неуч, одно только и есть тебе место: за печкой муравленой.
Сел Добрыня за печку, взял свои звонкие гусли, стал напевать песни родимые, напевы к ним прибирать царьградские.
Говорят гости князя между собою:
— Это, видно, не простой скоморох, а славный русский богатырь.
— Удалый добрый молодец! — промолвил тут князь Владимир, — выходи из-за печи, садись за дубовый стол, хлеба- соли нашей откушать, белой лебеди отведать; выбирай себе любое место: или рядом со мной, или напротив, или садись, куда сам захочешь.
Не сел скоморох рядом с князем, сел против обрученной невесты Алеши.
— Солнышко-князь! Позволь мне налить чару зелена вина, поднести ее, кому сам захочу.
Налил Добрынюшка чару зелена вина, опустил в нее свой золотой перстень, подносит чару молодой невесте.
— Молодая Настасья Микулична, принимай эту чару одной рукой, выпивай одним духом: выпьешь чашу до дна — увидишь что-то доброе, не выпьешь чаши до дна — не бывать добра.
Как выпила Настасья Микулична чашу до дна — увидела на дне золотой мужнин перестень, обрадовалась, вскочила из-за стола, говорит князю:
— Солнышко-князь! Не тот мой муж, что со мной рядом сидит, а тот, что сел напротив на скамеечке, чару зелена вина дал мне выпить.
И упала Настасья Микулична Добрыне в ноги.
— Прости меня, мой любимый муж, что ослушалась я твоего приказа, пошла замуж за Алешу Поповича.
— Не своей ты волею замуж шла, — говорит Добрыня, — а удивляюсь я на князя Владимира да на княгиню Евпраксию, что они от живого мужа жену за другого сватают. Еще больше удивляюсь я на Алешу Поповича; знал он, что жив я, здоров — а сам на моей жене захотел жениться.
Застыдился князь Владимир своего поступка, а Алеша со страху еле на ногах держится, просит прощения у Добрыни, кланяется в пояс.
Нахмурился Добрыня:
— Простил бы я еще тебе эту вину, да не могу тебе простить, что привез ты лживую весть о моей смерти; огорчил мою родимую матушку, заставил ее надрывать свое сердце слезами горючими!
Ухватил тут Добрыня Алешу за желтые кудри, хочет бросить Алешу о кирпичный пол, убить до смерти, да подоспел вовремя старый казак Илья Муромец, положил Добрыне руку на плечо и говорит:
— Удержи, Добрынюшка, свое сердце горячее, не наказывай лютой смертью своего крестового брата.
Оставил Добрыня Алешу, ушел с княжеского пира, вернулся в свой светлый терем, ведет за руку жену молодую; словно солнышко в небе воссияло, словно месяц тихий засветился, как вернулся к себе в дом славный богатырь Добрыня Никитич. Стал он жить-поживать вместе с родимой матушкой да молодой женой: зажили они без горя, без заботушки, лучше прежнего. А Алеша со стыда уехал из Киева в чужую дальнюю сторону.