— Шапки долой! пени по пяти алтын! — закричал главный ярыжка, когда просители подошли к судейскому крыльцу. Они и не заметили, как он вывернулся, откуда взялся. То-то и беда, что просителям кажется чистая, широкая дорога к судейскому крыльцу, а как пойдут по той дороге, ярыжки словно из-под земли вывертываются да так змейкой в карман и лезут.
— Послушай-ка, кормилец, — сказал Фома главному ярыжке. — Читали нам приказы у ворот, чтобы никому взяток не давать.
— Да разве вы давали кому-нибудь? Разве с вас взятки взял кто-нибудь? Скажите скорее: беда и вам, и тому беда, кто взял!
— А вот, кормилец, заплатили по алтыну у первого столба.
— За прочтение.
— Да по алтыну у другого столба.
— За объявление.
— Да по три алтына, когда вошли во двор.
— За вхождение.
— А ты, кормилец, за что берешь?
— За то, что вы у крыльца шапок не сняли.
— А если бы мы сняли?
— Так заплатили бы за здорово живешь.
— Как — за здорово живешь?
— Да так, потому что я приставлен здесь говорить всякому, кто ни придет: здорово живешь, а за это вносится по пяти алтын.
— Была не была! — Заплатили молодцы, взошли на высокое судейское крыльцо, подошли к двери. Дверь заперта. Стукнули раз, и за дверью кто-то сиплым голосом произнес: «Гривна!» Стукнули в другой, и тот же голос произнес: «Другая!» Стукнули в третий, и тот же голос в третий раз промолвил: «Третья!»
— Ой, брат! да не на наш ли карман это насчитывают? — молвил Фома.
— Подразумевается! — произнес невидимка; маленькое окошечко в двери отворилось; протянулась из него костлявая рука, крючком изогнутая, и невидимка за дверью произнес: — Положи по три гривны с брата.
— Кормилец! за что же?
— А за то, что вы в положенный день пришли. Разве не читали приказа у входа?
— Артамон Сидорович! Не пойти ли нам назад? — шепнул Фома.
— Так за бесчестье положенному дню и напрасное челобитье давай по шести гривен.
— Отворяй двери — бери деньги!
— Нет! Сперва заплати, тогда отворят.
— На, бери деньги.
— Взял.
— Отворяй!
— Нет, погоди — надобно еще дьяку доложить.
— Так иди да докладывай!
Рука опять протянулась, а дверь не отворялась.
— Иди же докладывать!
— Вы должны доложить, а тогда и двери настежь!
Еще по гривне с головы слетело в костлявую руку невидимки. Дверь наконец растворилась. Глядят просители: стоит целый ряд подьячих, протянулся до самого того стола, за которым сидит дьяк, пишет, пером пощелкивает и не глядит.
Не знали просители, что тут делать. И вот с правой стороны протянулась подьяческая рука крючком, и говорит первый подьячий: «На отопление судейской!» Протянулась другая, говорит другой: «На бумагу для жалобы!» Протянулась третья, говорит третий: «За записку просьбы». Протянулась четвертая, говорит четвертый: «За печать!» Протянулась пятая… Словом, протянулось четырнадцать рук, и каждая вытянула из мошны у каждого просителя по нескольку алтын.
И с горя, и с расходов, и с холоду повалились просители в ноги дьяку, кричат, вопят:
— Смилуйся, отец!
— Что вы? — спросил дьяк.
— Жаловаться судье Шемяке.
— На жалобу нет запрещения. Справедлива ли жалоба?
— Эй, отец, уж как справедлива, кормилец!
— Не брал ли кто-нибудь с вас взяток, пока вы дошли до меня?
— Нет, кормилец! брали с нас много, а взяток не брал никто.
— Имеешь ли ты наличные доказательства в правоте своего дела? — спросил дьяк у Фомы.
Тот подумал-подумал и отвечал:
— Со мной никаких доказательств налицо нет!
— Хорошо, а ты имеешь ли?
— Нет!
— А ты имеешь ли?
Еремка смекнул и отвечал:
— Имею.
— Покажи.
Ерема вынул из-за пазухи камень в тряпичке и из-за спины Фоминой показал дьяку.
— Ладно! — молвил дьяк. Он встал, растворил двери и ввел просителей в судейскую.
Глядят наши молодцы: сидит старый судья Шемяка на большой скамье, за большим столом; с одной стороны стоит чернильница в полтора ведра, с другой лежат большою охапкою перья лебединые. Хорош судья Шемяка, толст, красен, дороден, ноздри раздувает, правду изрекает.
Испугались, струсили, оробели наши просители, кланяются в землю.
— Судья Шемяка! — заговорил дьяк, подошедши к судейской скамье. — Бьют тебе челом два просителя за одного ответчика!
— Гм! — промолвил Шемяка и поднял нос кверху.
— Наличных доказательств не имеют!
— Гм! — промолвил опять Шемяка и погладил по широкой своей бороде рукою.