А главное – сон. Со сном было хуже всего. Стоило Майку смежить веки, и перед глазами торжествующим сатиром являлся Потап. Злорадно оскалившись, потрясал кулаками. Хрипел отборные ругательства сквозь желтые от никотина зубы. Бешено вращал глазами, закатывая их так, что оставались лишь грязноватые белки, пронизанные полопавшимися сосудиками. Брызгал слюной, суля сыну-предателю адовы муки. Когда же Майку все-таки удавалось заснуть, он проваливался в тяжелое, словно мокрый войлок, беспамятство, совершенно не приносящее отдыха. Большую часть дня он просто валялся на незастеленном диване, тупо пялясь в потолок. На потолке, разумеется, не было ничегошеньки интересного. Но, что куда важнее, не было там и зеркал.
И вот, наконец, жуткая неделя ожидания невесть чего прошла. Прошла, – но ничего не произошло. С двенадцатым ударом часов на Майка не свалилась панацея, и вообще ничего не свалилось. Просто наступил еще один день. И в этот день никто не слал Соколову и-мейлов, эсэмэсок и голосовых сообщений. Никто не писал в ненавистную «болталку», не звонил по телефону и не колотил в дверь. Казалось, весь мир забыл о Майке. А может, просто исчез. Или это Майк провалился в какую-то дыру вне времени и пространства и теперь обречен до конца своих дней хуже, чем на одиночество – на компанию Потапа Соколова. От этих мыслей вдруг стало настолько жутко, что Майк, вскочив с дивана, бросился к окну. С трудом опустив дрожащими, ослабевшими пальцами запорные ручки, распахнул створку и, до половины высунувшись в ночь, прислушался.
Хруст льда под колесами редких машин…
Лязг железной двери в подъезд за спиной позднего прохожего, спешащего домой…
Далекое эхо автосигнализации, разносимое ветром между домами…
Короткий дикий мяв напуганного кем-то кота…
Пьяная перебранка подростков, в любое время года оккупирующих лавочки на детской площадке…
Никогда еще все эти звуки не доставляли Майку такого удовольствия!
Вытерев непрошеные слезы, он закрыл окно, только сейчас почувствовав, насколько замерз.
– Нну, мможет, они как-нибудь по-другому считают? – бормотал Соколов, рысью устремляясь в душ. – Ничего, утро вечера мудренее, – убеждал он себя, с наслаждением подставляя то один, то другой бок под тугие струи горячей воды. – Или вдруг какая накладка? Это ж Россия, тут всякое может произойти, – напоминал он самому себе, жужжа феном. – Не может же быть, чтобы меня банально кинули. Ну, правда. Кузин же говорил, что очень крутых людей это письмо спасало. Значит, и меня спасет. Обязательно спасет. Нужно просто еще немного подождать. Совсем немного…
Странно, но той ночью он, кажется, впервые за всю неделю спал спокойно.
Увы, пробуждение не принесло ожидаемого облегчения: все системы оповещения по-прежнему молчали.
«Неужели все-таки кинули?» – мрачно размышлял Майк, размешивая в кружке очередную ложку сахара. Чай давно остыл, а углеводов в нем содержалось уже с явным избытком. И это притом, что Майк уже лет двадцать не пил чая с любым количеством сахара, а конкретно сейчас пить не хотел вовсе. Просто безостановочное движение ложечки в кружке странным образом успокаивало. Сначала по часовой стрелке. Потом против. Повторить. Досыпать. Повторить…
Потом внимание Майка привлек резкий звук, донесшийся со стороны окна. То ли удар, то ли хлопок.
Подойдя к шторе, Соколов уже взялся было за нее, чтобы отдернуть, но в последнюю минуту передумал. Понял вдруг, что это неправильно. Что там, снаружи, его может караулить нечто, встречаться с чем Майку Соколову отнюдь не стоит.
Даже не опустив руки, он замер, прислушиваясь. Негромкое ритмичное пощелкивание секундной стрелки в часах. Сбивчивое, заполошное буханье крови в ушах. Приглушенные потолочными перекрытиями голоса – соседи сверху явно начали в очередной раз выяснять отношения. Может, это у них что-нибудь грохнуло?
«А может, ты просто того, приятель? – участливо спросил кто-то в голове Майка. – Может, нет никакого заказа, программы-«болталки», списанных денег, Письма НеСчастья, а главное – никакого Потапа Соколова? Точнее, Потап-то есть, в смысле – был, но умер сколько уже лет назад. Умер, похоронен, разложился и вовсе не стремится являться к ненавидящему его сыну, чтобы терзать его и мучить. Потому что никакой загробной жизни тоже нет и не было. А ты, дорогой мой Михал Сергеич, просто и без затей чокнулся. Рехнулся. Крышей поехал. Заметим: к попам ты со своей проблемой пошел, а к банальному психиатру – не соизволил. Почему? А потому, что вы, психи, всегда считаете себя абсолютно нормальными. И в какого-нибудь пошлого полтергейста вам поверить куда проще, чем в собственную головку, которая банально бо-бо…»