В голову полезли всякие глупости вроде: «Ведь он даже не сможет сопротивляться…»
А потом: «Интересно, ему будет больно?»
Майк фыркнул было, осознав всю несуразность подобных вопросов, особенно применительно к ситуации, но потом задумался. Что он, в конце концов, знает о посмертии? Об ощущениях мертвецов? О том, что их волнует и тревожит?
«Мамочки! Что я несу?! Ведь от этаких бредней рукой подать до рая, ада и прочей поповской белиберды! Подумать только: ночь на дворе, темень, холодина, а я стою посреди кухни, одетый в одни тапки, и рассуждаю на такие темы, что впору схватиться за голову и бежать с криком куда глаза глядят. А ну марш спать, философ хренов! Завтра подумаем, что с твоими очками делать».
Глотнув пару раз воды – как всегда прямо из кувшина, игнорируя чашки, – Майк действительно вернулся в комнату и юркнул под одеяло. Удивительно, но если еще пять минут назад он был уверен, что не сомкнет глаз до самого утра, то теперь вдруг почувствовал, что проваливается в сон, словно в зыбучий песок.
«Надо будет Кузина спросить… – промелькнуло в отключающемся сознании. – Он наверняка знает, как на этих выйти… которые анхэппи… Пусть забирааают… – Майк зевнул так широко, что едва не вывихнул челюсть, – свои очки… и… и…»
Майк спал, и ему снился странный сон. В этом сне он тоже спал в своей постели, но потом вдруг проснулся, откинул одеяло и пошел на кухню. Сев напротив зеркала, все так же стоящего на столе, Майк опустил руку, слегка согнулся и поднял с пола очки. Подышал на стекла, видимо, собираясь протереть, потом осознал, что под рукой ничего нет, а вставать неохота, и водрузил на нос прямо так. Глянул в зеркало, отразился в нем, а в зеркальных очках отразился другой Майк, смотрящий в зеркало, в которых отражался…
«Ты что творишь?! Не вздумай, дурак!!! – хотел было заорать спящий Майк, глядя на все это безобразие, но Майк из сна уже поднимал зеркальные стекла очков. Вот его открытый взгляд отразился в зеркале, а потом…
– Мишунь! Ты прости, но первый час на дворе. Голова болеть будет. И вообще я что-то так соскучилась…
– Привет! – еще не отойдя ото сна, прошептал Майк, крепко обнимая маму, пахнущую свежестью после душа, к которой все еще примешивались запахи дороги и тонкие иностранные нотки, а главное – что-то бесконечно теплое и родное. – Знала бы ты, какая хрень мне снилась!.. Эй, а что у тебя в руке?
– Это? – Мама виновато потупилась. – Это я тут немного того… навредила. Но ты тоже хорош, сынуля! Кто бы мог подумать, что под столом на кухне можно на такое наступить! А они еще хрустнули так громко – я аж подпрыгнула. Не очень дорогие хоть?
Она разжала кулак левой руки и продемонстрировала Майку очки – с безнадежно деформированной оправой, треснувшем по диагонали левым и отсутствующим правым зеркальным стеклом…
Бывает так: с самого утра буквально все валится из рук. Разрядившийся телефон вместо своевременной побудки кажет шиш слепым экраном. Вскочив впопыхах, натягиваешь одежду задом наперед или наизнанку. По дороге в ванную ловишь мизинцем ноги дверной косяк. Зубной пасты в тюбике недостаточно для полноценной чистки, зато новое лезвие бритвы обеспечивает аж два пореза. Вкупе с прыщом, вскочившим посреди лба, точно глаз циклопа, мешками под глазами и следом от подушки на щеке, похожим на кривой сабельный шрам, физиономия выглядит пугающей. И еще почему-то – не своей.
Из душа течет или чуть теплая вода, или почти крутой кипяток. Купленное лишь вчера молоко уже кислит, а тосты подгорают, стоит на секунду отвернуться от плиты. Джинсы оказываются забрызганы грязью чуть не до колена. Шнурок на ботинке рвется при попытке завязать. Ключ заедает в замке, а лифт, само собой, сломан.
На улице ничуть не легче: солнышко, радовавшее три дня напролет, видимо, решило, что хорошенького понемножку, и пронизывающий ветер в лицо – как раз то, чего так недостает с утра людям для бодрости духа. Особенно когда маршрутка, глумливо подмигнув габаритами, уезжает из-под носа, а новую приходится ждать целую вечность, и в ней свободно только место спиной к направлению движения. Из-за чего, вкупе с редкостным «мастерством» водителя, ведущего машину исключительно рывками, попытка почитать оборачивается головокружением и дурнотой.
В метро выясняется, что на транспортной карте не осталось ни одной поездки, а при взгляде на очередь в кассу вспоминается советское детство и Мавзолей. На платформе, впрочем, народа ничуть не меньше – поезда отчего-то следуют с увеличенными интервалами. Само собой, настроения пассажиров это отнюдь не повышает: каждый норовит приголубить сограждан локтем или сумкой, наступить со всей дури на задник обуви или сплясать короткую чечетку на пальцах ноги, а, услышав цветистое пожелание на русском непечатном, ответить сторицей.