Лицо ее не просто восхищало – поражало наповал. Вроде не было оно точеным, совершенным, как у светских львиц, но что-то притягательное, милое и свежее лучилось в каждой его черточке, а васильковые глаза со смелым любопытством изучали Григора, будто просвечивая насквозь.
– Я видела, как ты спустился с неба, – сказала гостья. – Кто те вороги, которые гнались за тобой?
– Италья… – начал он, но поправился, бессознательно поняв, что говорить надо иначе: – Веницы. Венецианцы.
Дыхание холодных вод, повеявшее с озера, отрезвило его – за очарованием девичьей прелести Григор почуял нечто, словно под поверхностью воды угадал глубину без дна.
«Что я, сплю?.. Или – ракия ум мутит?.. Кто передо мной? Человек или…»
Помимо воли взгляд скользнул вниз в попытке распознать, какие ножки скрывает стелящийся по земле подол широкой рубахи. Тут его лица коснулся леденящий порыв ветерка – будто безмолвный гневный окрик. Вскинув глаза, он увидел, что лицо Дайры омрачилось – черты стали суровы, брови нахмурились, очи потемнели. Про себя Григор решил впредь не допускать подобных вольностей. Чтобы погасить раздражение девушки, он дружелюбно улыбнулся, как бы извиняясь. Она внешне смягчилась и медленно поплыла вокруг костра по ходу солнца, поглядывая то на парня, то на гидроплан.
– Сможешь снова биться с ними? Твой летун жив?
– Я… – Вновь слова замерли на языке. Что сказать? О перелете к англичанам? О том, как с темнотой подкралось малодушие?.. Огласить такое перед ней – постыдно, хоть сейчас срывай погоны с плеч. Хорош юнак – унесся и девицу бросил без защиты!..
Она смотрела выжидающе, пытливо, с какой-то скрытой надеждой. Этот синий взор возвращал Григору душевную силу, заставлял перебороть себя.
– …починю машину. Если сумею взлететь – найду, где взять боеприпасы и бензин. Здесь можно базироваться, озеро укромное, но мало места для разгона. Кроме того, веницы начнут искать… вас потревожат.
– Навряд ли, – чуть заносчиво улыбнулась Дайра. – Тебе нравится мое озеро?
– Некогда было любоваться. Еле сел на воду.
– Я боялась, что ты разобьешься.
Хотя Григор чувствовал себя натянуто, он не сдержался от бравады – словно после гонок, когда красотки осаждают смельчака-пилота. Щегольнешь под женский крик лихой фигурой пилотажа над трибунами – потом сбегутся щебетать и строить глазки: «Автограф! И мне, пожалуйста! Signor Tenente, voi un eccellente aviatore![3] Пригласите нас в кафану! Oui, oui, je veux boire avec vous votre vin local «Sang du Dragon»![4] Ясенка, сфотографируй нас! Ajmo zajedno![5]»
«Она боялась за меня? Хм!..»
– Был риск, – с небрежностью проронил он. – Но риск – мое ремесло.
– Значит, взлетишь, – кивнула Дайра убежденно.
– С катапультой было бы верней.
– Это… чем штурмуют крепости?
«Водина!.. Не зря говорят – водинцы живут в древности».
– Катапульта укороченного старта, – мягко, терпеливо заговорил Григор, пытаясь руками нарисовать в воздухе палубный разгонный механизм. – Такое устройство на сжатом воздухе…
– Потом, – отмахнулась она. – Полночь близится. Будь моим гостем, юнак. Я рада видеть тебя в своих владениях.
– Право, мне неловко… – Григор замялся, колеблясь между наслаждением видеть златовласую прелестницу и опасением переступить какую-то грань, лежащую прямо у его ног. Шаг ступишь, кивнешь – и где окажешься? Как бы не дальше, чем на Мальте…
Казалось, она удивлена, почти обижена:
– Отчего же неловко?
– Мы с вами едва знакомы. Такое приглашение – большая честь, но… надо ли давать повод для молвы?
– Ты воин, ты честен и смел, – открыто и твердо сказала она. – Тот, кто отважился сразиться с множеством врагов – желанный гость. Я принимаю тебя с чистым сердцем. Какие могут быть сомнения?
– Никаких. – Он шагнул к ней, протягивая руку и понимая, что выбор сделан.
Ее ладонь была удивительно нежной, теплой и сильной.
С приходом осени на Адриатике настал мертвый сезон. Участились дожди и шторма, рыбаки все реже выходили на лов сардины. То и дело голубое небо застилали плотные клубящиеся тучи – словно дым войны, ушедшей на юг. Там, вдали, войска ползали по лику земли как живые лишайники цвета хаки, слепо сталкиваясь между собой со вспышками и треском пальбы. Итальянцы увязли в Египте, а в Албании их теснили греки.
Те веницы, которым выпало служить на оккупированных островах Мореи – которой тотчас вернули «историческое» имя Трансдалмация, – считали, что оказались у Христа за пазухой. От фронта далеко, бомбы не падают, народ молчаливый и покорный. В новой провинции велено было соблюдать либерализм, так что месяц-два стояла тишина. То есть копилась злость. Цены при веницах выросли, а урожай скупали за гроши и увозили за Ядран, кормить прожорливых веницких баб и их грязный горластый приплод.