– И вообще, ты к логопеду ходить не пробовала? Над дикцией поработать?
Щеки Сашеньки вспыхнули, и она бросилась вон из комнаты, в дверях чудом разминувшись с Маринкой. От неожиданности та взмахнула рукой, плеснув на пол из двухлитровой бутылки для кофе-машины. По светло-серому ковролину расползлось быстро темнеющее пятно.
– Егорова, ты слепая или безрукая?! – возмутился Майк. – Ну и бабы пошли! Одна разговаривать по-человечески разучилась и мычит, как корова, другая воды принести не может, не разлив половину!
– Зато мужчины у нас – настоящие! – не осталась в долгу та. – Мачизм так и прет! Пробу ставить некуда!
Марина с грохотом водрузила бутылку на стол – почему-то перед невинным Валеркой, который лишь изумленно хлопал глазами, глядя на стремительно ширящийся скандал, – и прожгла его взглядом опасно сузившихся глаз:
– На здоровье! Пейте, не подавитесь!!
Выхватив из сумочки сигареты и зажигалку, девушка тоже покинула комнату. Правда, в отличие от Сашеньки, – медленно, с гордо поднятой головой и расправив плечи. Остановилась на пороге, окинула коллег взглядом столбовой дворянки, которую по недоразумению занесло на скотный двор, фыркнула и поплыла по коридору.
– Упс! Вы чего это все с утра пораньше? – обалдело глядя ей вслед, протянул Валерка. – Не на том боку спали? Или не с тем?
– Да пошли они! Тоже мне, фифы! – сквозь зубы процедил Майк и, повернувшись к монитору, открыл браузер, чтобы почитать новости. Но Меликян не унимался:
– Нет, правда, Миш. Ты чего на девок взъелся? И бледный какой-то…
Не нужно ему было это повторять!
– Знаете что, Валерий Петросович, – Майк нарочно выделил интонацией отчество коллеги, – завидуйте молча!
Смуглый и горбоносый брюнет Меликян, несмотря на четыре поколения живших в Москве предков вынужденный регулярно предъявлять стражам правопорядка документы, скрипнул зубами, но промолчал.
Где-то часа через полтора Майк внезапно почувствовал, что у него жарко горят уши. Чувство невыразимого стыда накрыло с головой. Ни о какой продуктивной работе не стоило вести и речи. В голове отбойным молотком стучало: «Блин! Вот я дебил! Вот дебил, а!» Повертевшись на стуле еще несколько минут, будто на раскаленной сковородке, он вскочил, стараясь смотреть исключительно в пол, сдернул с вешалки пальто и почти бегом устремился к лифтам.
Вернувшись, Майк положил перед Сашенькой на клавиатуру белую розу и, шмыгнув носом, тихонько протянул:
– Сааньк! Прости дурака!
Вторая роза, темно-сиреневая, пощекотала ухо Марине.
– Мариш? Я больше не буду. Честное слово! Сам не знаю, что на меня нашло…
Две пары глаз – серые и зеленые, – посмотрели на грубияна. Девчонки молчали, но суровые складки у них над бровями постепенно разглаживались. Сашенька первая улыбнулась уголками губ – робко, как бы на пробу.
– Милые дамы, я беру товарища Соколова на поруки! – поспешно объявил Валерка, судя по всему, не меньше скандалиста переживавший разлад в обычно дружном коллективе. – И если подобное повторится, обязуюсь лично набить ему морду!
Маринка покрутила розу в пальцах, глянула, склонив голову к левому плечу, сначала на Майка, потом на Сашеньку.
– Ну что, подруга? Простим засранца или будем гневаться дальше?
Та улыбнулась – теперь уже так широко и солнечно, как во всей конторе умела только дизайнер Стрелкина:
– Не буудем. Да я и не гнеевалась. Растеряялась боольше…
– Это да, – кивнула Егорова. – Нашего Майки будто подменили… Ладно, мачо, come here! I wanna kiss you!
– One moment, darling!
И с этими словами Майк достал из кармана баночку яблочного-сливового пюре для детского питания – объект пылкой любви двухметрового Меликяна и повод для непрекращающегося подтрунивания его коллег.
Надо ли говорить, что до конца дня Майк, входя в туалет, на всякий случай смотрел строго перед собой, а моя руки – в раковину? То ли поэтому, то ли по какой-то другой причине, но любое дело у него спорилось, мысли в голову приходили исключительно здравые, а коллеги смеялись до колик фирменным соколовским шуточкам. Сдав же с первой попытки отчетность по недавней командировке в Ебург грозе всея конторы, Жанне Максимовне Куц великой и ужасной, Майк и вовсе расслабился.
В начале девятого вечера, распрощавшись с добивающей какой-то срочный заказ Сашенькой и фальшиво насвистывая «Ничего на свете лучше нету», он загрузился в лифт. Удивительно, но в этот весьма поздний час (обычно массовый исход обитателей офисов приходился на промежуток с шести до половины седьмого) народа в кабине оказалось до странного много. И с каждым новым этажом все прибавлялось, причем попутчики, сперва забившиеся в самый дальний угол, потом норовили выйти на промежуточных этажах – у кафе, банкоматов или просто по каким-то своим делам.