"Я, Леонид Александрович Ратаев, - заявил он здесь, - 50 лет, православный, потомственный дворянин, действительный статский советник.
Проживаю в Париже; под судом не был; с участвующими в деле лицами в особых отношениях не состою.
Я состоял на службе в Департаменте полиции с 1882 года и вышел в отставку в августе 1905 года. В 1892 году мне, состоявшему старшим помощником делопроизводителя названного Департамента, было поручено выделить из общего состава Третьего делопроизводства всю переписку, касающуюся собственно розыскной части. При выполнении сего поручения мне пришлось ознакомиться с письменными сообщениями ростовского-на-дону мещанина Евно Фишелевича Азефа, в то время студента Политехнического училища в Карлсруэ".
Общий вывод показаний Л.А.Ратаева сводился к тому, что за все время его службы, т.е. по август 1905 года Евно Азеф -к Боевой организации не принадлежал и террористическими актами руководить не мог". Более того, он, по мнению Л.А.Ратаева, "был в высшей степени ценным и полезным для правительства агентом и что делаемые им разоблачения о замыслах членов партии социалистов-революционеров представляли подчас непреодолимые препятствия для осуществления преступных предприятий этого сообщества" [196].
Спорность этого утверждения очевидна и очень скоро Л.А.Ратаеву пришлось основательно подкорректировать его. Уже в сентябре 1910 года Л.А.Ратаев "почти что пришел к убеждению, что Азеф действительно служил на два фронта". В целом же Л.А.Ратаев склонен был делить службу Е.Ф.Азефа по ведомству Департамента полиции на три части или периода: "1) безусловно верный - с 1892 по лето 1902 гг.; 2) сомнительный - с 1902 по осень 1903 гг. и 3) преступный - с этого времени и до конца службы" [197].
Характерно, что себя Л.А.Ратаев считал "не менее ответственным за случившееся", чем другие, ибо "в то время, - писал он, - я ближе других стоял к Азефу. Единственным смягчающим обстоятельством служит то, что я находился за границей; преступная же деятельность его развертывалась в России, вне моего поля зрения. С момента моего вступления в должность и по день убийства Плеве Азеф пробыл при мне за границей всего шесть месяцев"
[198].
Заслуживает внимания, что уже после своего разоблачения Е.Ф.Азеф пишет письмо (11 сентября 1909 года) своему последнему руководителю - теперь уже бывшему начальнику петербургского охранного отделения А.В.Герасимову с просьбой сообщить ему "адрес Ратаева, где он живет и под каким именем.
Он мне мог бы помочь за границей, если бы нужно было обратиться к прессе или куда-нибудь" [199].
Живя в Париже, Л.А.Ратаев живо интересовался тем, что происходит у него на родине, в России, и остро переживал происходящее там. Любопытна в этой связи его реакция на материалы съезда народных учителей (1910). "Острая озлобленная нетерпимость ко всему, что связано с государством и церковью, все эти требования о демократизации школы с уничтожением всякой сословности, об устранении из школы всякого церковного влияния и замене религии какой то кооперацией - все это доказывает, что в среду русских сельских учителей глубоко запали космополитические, международные, антинациональные и антирелигиозные идеи" [200].
Не терял Леонид Александрович и своих связей с Департаментом полиции в Петербурге, выполняя время от времени за известное вознаграждение его отдельные поручения. Любопытно в связи с этим указание В.Л.Бурцева, что "главным образом Л.А.Ратаев", по поручению из Петербурга, разумеется, организовал "блестящую защиту" полковника М.Ф. фон Коттена на процессе М.Рипса летом 1910 года. Несмотря на то, что подсудимым был М.Рипс бывший агент охранки, неудачно стрелявший в Париже в полковника М.Ф. фон Коттена, французская "прогрессивная общественность" сделала все для того, чтобы под судом оказалось царское самодержавие и его "провокации" против русских революционеров. К счастью, благодаря хорошему адвокату М.Ф. фон Коттена (знаменитый Лабори, защищавший в свое время Дрейфуса), это не удалось, хотя М.Рипс был, конечно же, оправдан [201].
Из других деликатных поручений, выполненных в это время (1909 год) Л.А.Ратаевым следует отметить две его статьи в " Matin", направленные против В.Л.Бурцева, "чрезвычайно ловко составленные и хорошо, - по отзыву В.К.Агафонова, - написанные" [202]. Удивляться тут нечему. Леонид Александрович, как мы знаем, хорошо владел пером. И уж конечно, и речи быть не могло о его сотрудничестве с этим бывшим террористом.
Крайне любопытно в этой связи письмо В.Л.Бурцева к Л.А.Ратаеву, относящееся к августу 1909 года. "М.Г.! Мне очень хотелось бы видеть Вас и побеседовать с Вами кое о чем. Вы, увидевши мою подпись, понятно, изумитесь моему желанию и не поймете, почему я, Бурцев, который и т.д., хочу видеть Вас, Ратаева, который и т.д. Я всю мою жизнь никогда не мог одинаково с Вами посмотреть на вещи и в данном случае м.б. мы не сойдемся с Вами ни по одному вопросу.
Тем не менее, мне хочется видеть Вас и до конца договорить свои мысли, которые я излагал в " Matin", и до конца выслушать Вас. Я хотел бы видеть Вас или в редакции "Былое" (11, rue di Linain), или в каком-либо кафе на boulevard St. Michel или boulevard Sebastpol. Готовый к услугам Бурцев.
P.S. Разумеется, я хочу видеть Вас как литератора; как редактор "Былого"
- и только, а потому надеюсь, что Вы придете один, не уведомляя никого о нашем свидании".
"Я, - комментировал этот опус Л.А.Ратаев, - сделал лучше.
- Я не пошел совсем и оставил письмо не в меру зазнавшегося террориста без последствий и без ответа" [203].
Однако наиболее серьезное из поручений Департамента полиции было связано с разработкой Л.А.Ратаевым так называемой "масонской проблемы" применительно к России.
Резкая активизация после 1905 года масонского движения в России и явный интерес к этому явлению со стороны П.А.Столыпина и Николая II побудили Департамент полиции к "решительным мерам". Если читатель подумает, что речь идет о внедрении секретного сотрудника в одну из петербургских или московских масонских лож, существование которых в то время ни для кого не было секретом, то он сильно ошибается. Ничего подобного деятелям Департамента полиции не приходило и в голову. Нет, речь шла всего лишь о дорогостоящей и явно безвредной для масонов командировке в 1910 году сотрудника Б.К.Алексеева в далекий и прекрасный Париж.
Результат такого, если так можно выразиться, планирования розыскной деятельности Департамента по "масонскому следу" был вполне предсказуем.
Судить о петербургских и московских масонских ложах, о характере деятельности которых даже их французкие "братья", надо думать, имели самое смутное представление - рискованное дело. Тем более, что сам Б.К.Алексеев масоном не был и в масонские ложи был не вхож. Обо всем происходящем в масонских кругах России он судил по французской специальной масонской литературе и сообщениям "Антимасонской лиги" аббата Жюля Турмантена.
Неудовлетворительность записок-сообщений Б.К.Алексеева (всего их три)
была очевидна [204]. Вот тогда то и вспомнили о Л.А.Ратаеве.
Конечно, и он был не волшебник и доложить Департаменту полиции о том, что происходит у последнего под боком - в масонских ложах Петербурга, сидя в Париже, не мог. С этой точки зрения его "Записки" по масонскому вопросу [205] весьма уязвимы. Во всем же остальном, как с точки зрения характера конфиденциальной информации, которая в них содержалась, так и с точки зрения начитанности и общей культуры их автора, записки Л.А.Ратаева стоят на несомненной высоте.
Но как ни странно, как раз именно эта, сильная сторона масонских записок Л.А.Ратаева в Департамент полиции и подверглась нападению историка. Речь идет об А.Я.Аврехе, нашедшем их "политически крайне убогими" [206].