Богатыри
_________________________________
Поэма-сказка
по мотивам русских былин
______________________________
Александр Степанов
Моим любимым женщинам:
бабушке Анисье Сергеевне Бунеевой,
маме Нине Павловне,
жене Валентине,
дочери Евгении Шаймуратовой,
внучке Карине Шаймуратовой.
●
Б О Г А Т Ы Р И
Как-то раз слова, как гири,
обронил в сердцах Сварог:
«Я ль не самый главный в мире
и не самый сильный бог?
Говорю вам: стыдно, братья,
драться лишь да пить вино,
люди шлют с земли проклятья
мне и вам давным-давно.
С той поры, как нашей волей
мы им разум дали в дар,
загуляло зло, как в поле
по сухой траве пожар.
Мы готовили им счастье,
получилось – как всегда:
без присмотра и без власти
только горе и беда.
Нет по всей земле закона,
кто сильнее – тот закон.
Вот и лезут к ним драконы,
почитай, со всех сторон.
Жгут огнём поганым хаты,
жрут в три рта крестьянский скот
и ни в чём невиноватый
губят праведный народ.
Потому хочу я, братья,
вас на Русь послать скорей,
жизнь там сделайте приятней,
чем за пазухой моей».
И послушны старшей воле
боги кликнули коней,
те по небу, как по полю,
понесли богатырей.
На Руси народ убогий,
наблюдая звездопад,
говорил: «Наверно, боги
нам опять бедой грозят.
Знать, опять придёт татарин
за поживой по весне,
или идол злой Тугарин
загуляет по стране».
А у бедного народа
на Руси защиты нет
от врагов, от недорода
и от прочих зол и бед.
Правда, в Киеве престольном,
сев на свой законный трон,
правит князь Владимир, только
не заступник людям он.
Лишь застольем да пирами
прославляет княжий двор.
В это время за лесами
объявился новый вор.
У Смородины у речки,
чья вода земли черней,
на дубу, словно на печке,
сел разбойник Соловей.
С той поры сюда тропинки
замуравлены лежат,
птицы, словно на поминках,
не поют и не свистят.
А разбойник без натуги
правит свой неправый бал:
всех больших людей в округе
оплевал и освистал.
Криком-посвистом звериным
Одихманта злобный сын
убивает, как дубиной,
жён невинных и мужчин.
То ли ветер в поле свищет,
по-мальчишески резвясь,
то ли зверь по лесу рыщет,
за деревья хоронясь,
то ли дождь косые ноги
расставляет вдаль и вширь,
то ли скачет по дороге
неизвестный богатырь?
Закричали соловьята
из соловьего гнезда:
«Поспешай скорее, тата,
кто-то едет к нам сюда.
По всему видать, что в силе,
коли мчит во весь опор.
Может, то Добрыня или
русский витязь Святогор»?
«Не пугайтесь, ребятишки, –
засмеялся Соловей, –
эти жалкие людишки
дохлой мухи не страшней.
И у этого на роже
вижу рабскую печать,
про такого вам не гоже
во все горло верещать.
Ну, какая с него взятка,
голодраный, как вся Русь,
ладно, свистну для порядка,
хоть немного развлекусь».
И беды своей не зная,
он пустил змеиный шип.
Полетела пыль густая
выше ясеней и лип.
С корнем вырвало три дуба,
ну, а мелочи не счесть.
Веселиться душегубу,
знать, серьёзный повод есть.
Пыль осела, соловьята
смотрят через бурелом:
«Шип змеиный, видно, тата,
мужичине нипочём.
Как скакал он, так и скачет,
знать, воистину силён,
засвисти скорей, иначе
заберёт он нас в полон».
«Ну, чего вы застонали, –
оборвал их Соловей, –
не таким рога ломали
и сшибали с лошадей».
И своей беды не зная,
он пустил соловий свист.
Затряслась земля сырая,
как осины зябкий лист.
Солнце спряталось за пылью,
утопив в ней ясный взгляд,
с перепуга волки взвыли,
растеряв во тьме волчат.
Затрубил вдали сохатый,
застонал седой медведь,
будто к ним пришла за платой
посреди веселья смерть.
Птицы падали на травы,
словно спелые плоды,
словно люди от отравы
или пакостной бурды.
Пыль осела понемногу,
снова крик в гнезде и вой:
«Тата, скачет по дороге
мужичина за тобой».
«Цыц, не каркайте, вороны», –
Соловей сорвался в крик
и в порядке обороны
испустил звериный рык.
Всё в одну смешалось кучу
от небес и до земли:
по реке поплыли тучи,
как по морю корабли.
По степи, кусты сжигая,
припустилось солнце вскачь,
а за ним луна, стеная,
покатилась, как калач.
Горы вздрогнули от страха
и тотчас же из-за туч,
словно головы по плахам,
покатились камни с круч.
Завалили перевалы
и долины славных рек,
по которым раньше плавал
в гости русский человек.
И на целое мгновенье
отступила жизнь назад:
птицы, звери и растенья
бездыханные лежат.
Среди лета злая вьюга
налетела, словно тать,
бьёт наездника в кольчугу,
как копьём, ядрёна мать.
Улеглась немного буря,
будто девичья печаль,
Соловей, глаза прищуря,
снова зорко смотрит вдаль.
Видит, скачет бездорожьем,
как и прежде, мужичок.
Соловей сбежал бы, может,
да поднять не в силах ног,
засвистал бы вновь, да губы
вдруг свело, как от вина.
Знать, паскуднику не люба
скорой смерти желтизна.
Усмехнулся вкривь проезжий:
«Это кто тут верещал?
Соловьёв таких я прежде
почему-то не встречал.
Может, стоит потягаться,
побороться с птицей в круг,
только с нечистью вязаться
мне сегодня недосуг.
По прямой дороге еду
город Киев посетить,
у Владимира к обеду
позарез мне надо быть.
Не коси поганым оком,
не мешайся, волчья сыть,
я могу ведь ненароком
поломать и пришибить».
Закричали вдруг с вершины
соловьята, как коты:
«Тата, тата, с мужичиной
не сражайся лучше ты.
Уступи ему дорогу,
пусть идёт своим путём.
Мужиков в округе много,
мы себе других найдём».
«Брысь, сопливые паскуды, –
рявкнул гневно Соловей, –
не уйду теперь отсюда,
хоть и до смерти убей».
«Коли так, придётся биться, –
мужичок сказал в сердцах, -
что за дьявольская птица,
неразумный, видно, птах».
Булава, взлетев как мячик,
опустилась точно в глаз.
Дураков учить иначе
бесполезно иной раз.
Слез с коня мужик устало,
привязал к седлу врага,
проворчал: «Уж лучше, малый,
ты б ударился в бега.
А теперь тебя в столицу
заберу с собой в полон,
там отдам разбойной птицей
князю нашему поклон».