И опять помчался споро
по дороге мужичок.
Конь леса, моря и горы
пропускает между ног.
«Не скачи, как за бедою, –
расстонался Соловей, –
придержи коня уздою,
жизнь соловью пожалей.
Развяжи на время руки,
дай напиться из реки,
по грехам такие муки
непомерно велики».
«Ой, не жалобись напрасно, –
мужичок ему в ответ, –
сказки слушать мне и басни
никакой охоты нет.
Иль ты ратников могучих
не гонял среди степей,
или ты людей не мучил,
иль не бил богатырей?»
«Это верно, не боялся
ни мечей я и ни пик.
И откуда только взялся
ты на горе мне, мужик?»
Богатырь к врагу склонился,
сел удобнее в седле:
«Я на горе псам родился
в Карачарове селе.
Это там, где город Муром
украшает Русь собой,
где без войн живет и дури
испокон народ честной.
Только мне Господь с рожденья
хворь-беду послал в удел,
тридцать лет я без движенья
на печи, как пень, сидел.
Говорил отец: «Подмогу
от тебя я ждал, сынок,
не угодно, видно, Богу,
чтоб пахать ты мне помог,
чтоб дрова готовить в зиму,
чтобы сено класть в стога.
Эх, судьба моя, судьбина,
до чего же ты строга».
Целовал меня он в очи,
уходил один пахать.
Мать шептала мне: «Сыночек,
Богу с неба все видать.
За великие страданья
он тебе сто крат воздаст».
По ночам её рыданья
слышал я десятки раз.
Но однажды, когда дома
был один я, словно перст,
старичок к нам незнакомый
завернул из дальних мест.
Поздоровался по чину,
по обычью крест поклал.
«Ну-ка, с печки слазь, детина, –
мне приветливо сказал. –
Да подай испить водицы,
уморился больно я,
прыгай на пол, не годится
обижать гостей, Илья».
Спрыгнул я и пешим ходом
за водой пошел во двор.
До чего сладка свобода
ты узнаешь скоро, вор.
Облака плывут по сини,
ветер ластится, как пёс,
даже запахи полыни
были слаще моих слёз.
Возле дома беззаботно
скачет в играх детвора.
Всё здесь любо и вольготно
не ушел бы со двора.
Но бегу я по ступенькам
к гостю с ковшиком воды.
Говорит он мне: «Испей-ка
для начала, братец, ты».
Я ответил: «Чую силу,
чтоб весь мир перевернуть».
Он опять: «Откушай снова.
Что ты чувствуешь сейчас?» –
«На врага пойти готов я». –
«Это значит, в самый раз.
А теперь иди-ка в поле,
где травы цветут шелка,
там увидишь на приволье
вороного стригунка.
Ты его три ночи кряду
выводи на зеленя
и получишь, как награду,
богатырского коня».
Пал родителям я в ноги,
помолился у лампад
и помчался по дороге
прямоезжей в Киев-град».
Помолчав, Илье ответил
Соловей-головорез:
«Много есть чудес на свете,
жизнь – чуднее всех чудес.
Развяжи, Илья, мне руки,
дай, на травке посижу,
а захочешь, на досуге
быль какую расскажу».
Поглядел Илья на небо:
«Время есть, передохнём.
Что ж, давай краюху хлеба
на двоих с тобой сжуём.
Чтобы солнце не сморило,
расскажи былину, тать,
чай, найдёшь немного силы
меж собой пять слов связать».
«Расскажу про Святогора, –
Соловей начал рассказ, –
как-то он в вечерню пору
заскучал навроде нас.
Заседлав коня, решил он
выйхать в поле погулять,
чтоб померяться с кем силой
иль побить какую рать.
Надо ж силушке излиться,
что таскать её зазря!
Ведь бороться или биться –
радость для богатыря.
Но не всякая затея
исполняется легко:
то соперник заболеет,
то живёт он далеко.
«Каб сыскать земную тягу, –
размечтался Святогор, –
я бы землю, как корягу,
затащил бы на бугор.
Вдруг он видит пред собою
переметную суму,
придержал коня уздою:
«Дай её я подниму».
Тронул сумку погонялкой –
не ворохнется она,
будто тронул гору палкой
или пёрышком слона.
Захотел перстом небрежно
приподнять её – не смог,
отдыхает безмятежно
непонятный узелок.
Осерчав, рукой берётся,
на себя всей силой рвет,
но сума не подается
ни назад и ни вперёд.
Ухватил двумя руками –
всё опять без перемен,
поднапрягся, словно камень,
поднял сумку до колен.
Но и сам от тяжкой муки
до колен увяз в земле,
вместо пота кровь с натуги
проступила на челе.
Тут и помер русский витязь,
Мать-Земля к себе взяла.
Так что лучше не беритесь
за тяжёлые дела».
«До чего же врать ты скорый, –
богатырь Илья вскричал, –
я ж Егора-Святогора
сам до гроба провожал.
Вышло как-то ненароком
мне попасть к Святым горам.
Вижу, едет недалёко
неизвестный великан.
На его шеломе тучи
мирно спали в вышине,
рос на шее лес дремучий,
пашни были на спине,
по браде струились реки,
обрываясь в водопад.
Ты таких людей вовеки
не встречал, ползучий гад.
Конь взметнулся подо мною.
Припустив его в галоп,
незнакомца булавою,
как тебя, ударил в лоб.
Я хотел его, вестимо,
булавою сбить с коня,
но силач проехал мимо –
ноль вниманья на меня.
Я копьё своё в три пуда
посылаю по врагу,
не ворохнется паскуда
и на это ни гу-гу.
От обиды чуть не плачу,
не таких ведь бил в бою.
Так неужели удачу
растерял уже свою.
Неужели всё, что было
заросло дурной травой?
И, испытывая силу,
дуб я стукнул булавой.
Дуб свалился, как покойник,
до того удар был яр.
Ты, наверное, разбойник,
представляешь мой удар?
Повернул ко мне навстречу
неизвестный здоровяк:
«Ты зачем тут копья мечешь,
лес ломаешь, как дурак.
Коль другого нет занятья,
предлагаю уговор
жить друг с другом, словно братья,
посреди Священных гор».
Так мы с ним и побратались,
обнялись – и будь здоров.
По горам вдвоём мотались,
позабыв еду и кров.
Наблюдали, как в низины
с белых гор ручьи бегут,
как деревья-исполины
мирный бег их стерегут,
как пятнистые олени
ходят днём на водопой,
припадая на колени,
умываются водой,
как цветут весною горы,
как зимой чернеет лес, –
всё у нас со Святогором
вызывало интерес.
А однажды в дикой чаще,
в стороне от козьих троп
мы нашли с ним настоящий
в камне выдолбленный гроб.
Осмотрели, как невесту
любопытный смотрит люд.
И опять нам интересно:
для кого такой приют?
Святогор развеселился:
«Ну к, примерь его, Илья».
Я, понятно, согласился –
не перечу старшим я.
Гроб холодный, словно льдина.
Лег в него я на живот.
«Нет, братишка, домовина
эта мне не подойдет.
И размеры необъятны,
я, как в валенке блоха,