без раздумий, как всегда.
Вырвав с корнем дуб корявый,
и лупя, как булавой,
он налево и направо
расправлялся с татарвой.
Солнце восемь раз вставало,
всё ж управился Сухман,
хоть и сам в бою немало
получил тяжёлых ран.
Залепив мал-мальски раны
лепестками от цветов,
он назавтра утром рано
возвратился в Киев вновь.
Я его встречаю чинно,
задаю, шутя, вопрос:
«Ты чего же беспричинно
мне лебёдку не принёс?»
Брат твой сильно разъярился,
мне сказал укор большой,
мол, пока я пил, он бился
на Непре-реке с ордой.
Я тут тоже не сдержался,
вот за это виновать,
как пузырь в золе, взорвался,
приказал: ему – молчать,
а моим послушным слугам –
отвести его в подвал,
чтобы там он на досуге
поостыл и поскучал.
А Добрынюшке Никитцу
повелел к Непре скакать,
чтоб узнать у очевидцев
про погубленную рать.
Через день, а может, боле
воротился мой гонец,
говорит, что в чистом поле
есть начало и конец,
но погубленной там рати
нет начала, нет конца,
не бахвалился Сухмантий,
зря мы прячем молодца.
Я велел позвать героя,
чтоб вину свою признать,
чтобы милостью большою
за добро ему воздать.
Но не вышел из подвала,
разобидевшись, Сухман,
там и смерть его застала
от не вылеченных ран.
Мы с дружиной не хотели
обижать его зазря.
Ты подумай, шутка ль в деле
потерять богатыря. –
И добавил князь, – Ну, что же,
можешь силушкой своей
побахвалиться ты тоже,
Одихмантьев Соловей.
Закричи-ка два-три раза,
шип пусти-ка, как змея».
«На подобные приказы
наплевать хотел бы я.
А тебя, Владимир-княже,
со дружиною твоей
и за деньги не уважу», –
отвечает Соловей.
«Это что за разговоры? –
разозлясь, вскричал Илья, –
я ж тебя без приговора
ощиплю, как воробья.
Ну-ка, свистни, птах, в полсилы,
зашипи-ка, змей, чуть-чуть.
Да не вздумай, вражья сила,
ненароком обмануть».
Соловей вздохнул с натугой
и пустил свой полный шип.
Люди падали с испуга,
как листва с дубов и лип.
С теремов слетели наземь
зеркала и хрустали,
от подобных безобразий
утонуло всё в пыли.
Соловей набычил шею,
своему злодейству рад,
свист соловий, не жалея,
он пустил на Киев-град.
Полетели в воздух крыши,
покачнулись теремки,
много маленьких домишек
развалилось на куски.
А большие покосило,
словно русских мужиков
косит пагубная сила
возле царских кабаков.
«С дураком всегда морока, –
проворчал Илья, – хоть плачь,
мало, коль, моих уроков.
учит пусть тебя палач».
* * *
Как гласит о том преданье,
князь с княгинею своей
пригласили на гулянье
вновь своих богатырей.
Усадили их по чину,
кто знатней – в углу большом,
а заезжей мужичине
нету места за столом.
Говорит ему Владимир:
«Ты не князь и не посол,
сядь с холопьями моими
в ряд один за нижний стол».
Не слюбилось это слово,
разобиделся Илья:
«Я, Владимир, не готовый
пировать средь воронья.
И своё позорить имя
не позволю, так и знай,
если хочешь, князь Владимир,
сам с холопьями гуляй».
«Отрубить башку мужлану, –
закричал в запале князь, –
что застыли, как болваны,
иль не поняли приказ?»
Подбежали два вояки,
ухватились за Илью.
«Ах вы, подлые собаки,
я ж соплёй вас перебью».
Щёлкнув их слегка перстами,
словно палкой, выбил дух.
«Не замай, клянусь богами,
всем наставлю оплеух».
Тут ещё рванулись вои
выполнять дурной приказ,
кулаком, как булавою,
бил Илья им промеж глаз,
и давил их, как букашек,
и прихлопывал, как моль:
«Цыц, на место, матерь вашу, –
кликнул уличную голь, –
забирайте всё, что надо,
и идём гулять в кабак.
Князь вином из винограда
угощает вас за так.
Пейте все и веселитесь,
с вами буду пить и я,
не холуй, а русский витязь
по прозванию Илья».
Два подвыпивших соседа
попросили у Ильи:
«Ты бы что-нибудь поведал
про скитания свои.
Мы послушаем в два уха
про бытьё богатырей,
а не то живём мы глухо
без особых новостей».
«Для отказа нет причины, –
говорит в ответ Илья, –
еду раз через трясину
мимо грязного ручья,
выбираюсь по тропинке
на неведомый пустырь,
вижу, словно на картинке,
камень вырос Алатырь.
Ничего ещё не зная,
подъезжаю, вот те на,
будто в Библии читаю
русским слогом письмена:
«Кто отсель пойдёт налево,
тот убитым может быть,
кто направо – красну деву
будет до смерти любить.
Кто пойдёт от камня прямо,
станет, словно царь, богат».
Еду влево, по ухабам
кости русские лежат.
День прошёл, а может боле,
признаюсь, не примечал.
Я людей разбойных в поле
тысяч сорок повстречал.
Атаман, меня приметив,
закричал своим дружкам:
«Ну-ка, молодцы, приветим
подостойней мужика.
Забирай его скотину,
да давай сюда наряд,
самого – живьём в трясину,
пусть пиявки поедят».
«Коли так, – я этим гнидам
отвечал, – я вас побью
не за личную обиду,
а за Родину свою».
Я учил предельно строго:
булавой по черепам,
как махну рукой – дорога,
отмахну назад – тропа.
Так без чести и без славы
обрели бандиты смерть.
Ну, а я поехал вправо,
красну девицу смотреть.
Ехал долго, хоть и споро,
всё ж приехал, наконец.
Вижу издали, как гору,
белокаменный дворец.
Крыша золотом покрыта,
двери все из серебра.
Я – мужик, хотя и битый,
не видал столько добра.
Слуги радостно встречают,
честь, как надо, отдают,
всё Иваныч величают,
славы разные поют.
И меня ведут гурьбою,
как невесту под фатой.
Я доволен встречей тою,
как дурак самим собой.
А увидев красну деву,
приняв жаркий поцелуй,
так и замер с перегрева,
словно каменный статуй.
А вокруг уже веселье:
пляски, музыка, как гром,
подаёт хмельное зелье
девка с голым животом.
Исполняет все желанья.
кормит, как дитя, из рук,
от подобного вниманья
голова вскружилась вкруг.
Красна дева, видно, тоже
разгорается в огне,
только чувствую тревожить
что-то сердце стало мне.
Отшатнулся от девицы,
поднял кверху я глаза,
чтоб хоть в мыслях помолиться
на святые образа.
По стенам глазами шарю,
Боже, нету здесь икон.
Вмиг с меня свалились чары,
как дурной и глупый сон.
Вижу: я сижу в амбаре
на полу, как есть в пыли,
а вокруг свиные хари
и срамные кобели.
А со мною сука рядом
скалит жёлтые клыки.