Выбрать главу

Я мечом исчадье ада

изрубил, считай, в куски.

И поехал той тропою,

где меня богатство ждёт,

и, действительно, не скрою,

поимел я там доход.

Отыскал в лесу два клада

и отдал их мужикам.

Ну, зачем, скажите, надо

злато нам, богатырям?

А потом на камне ясно

написал по-русски я:

«Все дороги безопасны.

Подпись, Муромец Илья».

В это время князь ярился,

посылал Илью искать:

«Пусть мужик бы повинился,

не ему меня пугать».

И тотчас же доброхоты

принесли, как в туеске,

весть о том, что анекдоты

травит витязь в кабаке.

Князь позвал к себе Добрыню:

«Ты сходи, мой друг, в кабак

и доставь нам мужичину

по возможности без драк.

Я хотел послать Алёшу,

но уж больно он горяч

и устраивать дебоши

любит, как и тот силач,

понаварят горькой бражки,

за год мне не перепить,

про Алёшины замашки

можно много говорить.

Помнишь, нет ли, змей Тугарин

город Киев ввёл в раззор?

Я тогда от этой твари

поимел большой позор.

Отвернулись, видно, боги,

коль на всей земле своей

не нашел я для подмоги

никаких богатырей.

Вот однажды для обеда

сели мы за верхний стол,

немудрёную беседу

я с княгинею завёл.

Вдруг, заходит без доклада

незнакомый здоровяк,

отдаёт поклон, как надо.

крест кладёт не просто так.

Я его, само собою,

расспросил про мать с отцом,

про домашние устои

и о многом о другом.

Обращаюсь с ним учтиво,

приглашаю к нам за стол

на вино, на княжье пиво

и на прочий разносол.

И по чину, и по ладу

предлагаю ему сесть

насупротив или рядом,

или там, где место есть.

Он отвёл себе местечко,

хоть, видать, не дипломат,

в уголочке возле печки,

где бояре не сидят.

Тут поганый змей Тугарин

тоже в горницу вошёл,

заорал, как на пожаре,

и полез ко мне за стол.

Сел поганая скотина

между мною и женой

и с испуганной княгиней

разговор повёл срамной.

Стыдно мне и неприятно,

но не лезу в разговор,

потому как змей проклятый

на расправу больно скор.

Лишь Алёша-забияка

в полный голос говорит:

«Это что там за собака

с нашей матерью хамит?»

Подают второе блюдо –

лебедей на вертелах –

заглотил их чудо-юдо

за единый за замах,

а затем на дармовщину

ухватил большой пирог.

Я молчал, словно дубина,

а Алёшенька не смог.

«У родителя собака, –

говорит он змею вслух, –

ела много, но, однако,

испустила всё же дух.

А ещё была корова,

тоже целый день жрала,

от усердия такого,

говорят, и померла.

И тебя, как мне сдаётся,

той скотины участь ждёт,

правда, если не найдётся,

кто задавит наперёд».

Змей рванулся из застолья,

потолок, задев башкой:

«Вызываю в чисто поле

я тебя, щенок, на бой».

А Алёшенька поспешно

говорит, мол, я готов

бить тебя за безутешных

сирот киевских и вдов.

За великую княгиню

и за княжескую честь

поднести тебе гостинец

у меня желанье есть.

Помолился перед боем

у старинных образов,

из оружья взял с собою

только плётку в семь концов.

В поле быль, как небылица:

на крылатом змей коне

над Алёшей стал кружиться,

словно коршун в вышине,

и кидать в Алёшу стрелы,

бить наотмашь булавой.

У меня душа болела,

наблюдая этот бой.

Начал я тогда молиться,

и услышал Бог меня,

повелев дождю пролиться

на крылатого коня.

И тотчас повисли крылья

у коня от мокроты

и, как какушка кобылья,

он свалился с высоты.

Подскочил Алёша к змею,

в миг один и сгоряча

плетью страшною злодея

бил, как следует с плеча.

Эта драка и поныне

ум и сердце холодит,

так что лучше уж, Добрыня,

за Ильёю ты сходи».

В кабаке в хмелю лежала

голь кабацкая вповал,

а Илья – мужик бывалый

сам с собою выпивал.

Усадил за стол Добрыню,

приказал вина подать,

говорит: «Давай отныне

друга дружку уважать,

чтобы вражьи притязанья

или княжеская власть

о великое братанье

разбивались всякий раз.

Станем во поле дозором,

пусть союз наш защитит

Русь святую от разора,

унижений и обид».

И помчали на заставы

из столичного гнезда

кто – налево, кто – направо,

кто – неведомо куда.

В это время на столицу

двинул войско Калин-царь,

чтобы золотом разжиться,

поразбойничать, как встарь,

посрамить святую веру,

храмы древние пожечь,

князя выслать на галеры,

мужиков чуть-чуть посечь,

а Апраксию-княгиню

взять наложницей в гарем,

потому как царь Калинин

заскучал без баб совсем.

Мчится, словно тур могучий,

богатырь и день, и ночь

по полям, лесам дремучим,

чтобы Киеву помочь.

Скачет с горочки на гору,

смотрит он туда-сюда,

и куда хватает взора –

всюду вражия орда.

Нет названья ей и счёта,

нет начала и конца.

«Будет жаркая работа, –

богатырь сказал в сердцах. –

Жаль, что нет со мной дружины,

нету преданных друзей:

ни Алёши, ни Добрыни,

ни других богатырей.

Хоть бы весточку какую

им послать бы, но куда?

Где они сейчас кочуют,

в весях или городах?»

Мчит Илья, не отдыхая,

скачет он во весь опор,

вдруг, за речкой замечает

богатырский злат шатер;

придержал коня уздою.

глянул вдаль из-под руки:

чайки плачут над водою,

словно в горе старики;

волны мечутся сердито,

бьются в берег на ходу,

в точь как в землю бьёт копытом

конь, серчая на узду.

Богатырь коня за ухом

тронул плёточкой слегка,

тот взлетел лебяжьим пухом

с седоком под облака.

Но уже через минуту

у шатра звенит уздой,

богатырь заходит внутрь,

видит, пир идёт горой.

Ходит чашечка по кругу,

как в Руси заведено,

подливают в неё слуги

старорусское вино.

В разговорах полупьяных

время тянется, как сон,

словно нечистью поганой

Киев-град не окружён.

Как товарища и друга,

в круг зовёт Илью Дунай,

мол, снимай шелом, кольчугу,

чашу с нами поднимай,

будем пить и веселиться,

хватит бед, мол, и побед.

«Так, ребята, не годится, –

говорит Илья в ответ, –

ведь опять пришло в Русию

горе горькое, как встарь,

осадил несчастный Киев

беспощадный Калин-царь.

Похваляется столицу

разнести он в пух и прах,

чтобы золотом разжиться.

поразбойничать в домах,

посрамить святую веру.

храмы древние пожечь,

князя, словно браконьера

иль разбойника, посечь,

а Апраксию-княгиню

взять наложницей в гарем.

Я считаю, царь Калинин

обнаглел уже совсем.

Опускайте свои чаши,