Я мечом исчадье ада
изрубил, считай, в куски.
И поехал той тропою,
где меня богатство ждёт,
и, действительно, не скрою,
поимел я там доход.
Отыскал в лесу два клада
и отдал их мужикам.
Ну, зачем, скажите, надо
злато нам, богатырям?
А потом на камне ясно
написал по-русски я:
«Все дороги безопасны.
Подпись, Муромец Илья».
В это время князь ярился,
посылал Илью искать:
«Пусть мужик бы повинился,
не ему меня пугать».
И тотчас же доброхоты
принесли, как в туеске,
весть о том, что анекдоты
травит витязь в кабаке.
Князь позвал к себе Добрыню:
«Ты сходи, мой друг, в кабак
и доставь нам мужичину
по возможности без драк.
Я хотел послать Алёшу,
но уж больно он горяч
и устраивать дебоши
любит, как и тот силач,
понаварят горькой бражки,
за год мне не перепить,
про Алёшины замашки
можно много говорить.
Помнишь, нет ли, змей Тугарин
город Киев ввёл в раззор?
Я тогда от этой твари
поимел большой позор.
Отвернулись, видно, боги,
коль на всей земле своей
не нашел я для подмоги
никаких богатырей.
Вот однажды для обеда
сели мы за верхний стол,
немудрёную беседу
я с княгинею завёл.
Вдруг, заходит без доклада
незнакомый здоровяк,
отдаёт поклон, как надо.
крест кладёт не просто так.
Я его, само собою,
расспросил про мать с отцом,
про домашние устои
и о многом о другом.
Обращаюсь с ним учтиво,
приглашаю к нам за стол
на вино, на княжье пиво
и на прочий разносол.
И по чину, и по ладу
предлагаю ему сесть
насупротив или рядом,
или там, где место есть.
Он отвёл себе местечко,
хоть, видать, не дипломат,
в уголочке возле печки,
где бояре не сидят.
Тут поганый змей Тугарин
тоже в горницу вошёл,
заорал, как на пожаре,
и полез ко мне за стол.
Сел поганая скотина
между мною и женой
и с испуганной княгиней
разговор повёл срамной.
Стыдно мне и неприятно,
но не лезу в разговор,
потому как змей проклятый
на расправу больно скор.
Лишь Алёша-забияка
в полный голос говорит:
«Это что там за собака
с нашей матерью хамит?»
Подают второе блюдо –
лебедей на вертелах –
заглотил их чудо-юдо
за единый за замах,
а затем на дармовщину
ухватил большой пирог.
Я молчал, словно дубина,
а Алёшенька не смог.
«У родителя собака, –
говорит он змею вслух, –
ела много, но, однако,
испустила всё же дух.
А ещё была корова,
тоже целый день жрала,
от усердия такого,
говорят, и померла.
И тебя, как мне сдаётся,
той скотины участь ждёт,
правда, если не найдётся,
кто задавит наперёд».
Змей рванулся из застолья,
потолок, задев башкой:
«Вызываю в чисто поле
я тебя, щенок, на бой».
А Алёшенька поспешно
говорит, мол, я готов
бить тебя за безутешных
сирот киевских и вдов.
За великую княгиню
и за княжескую честь
поднести тебе гостинец
у меня желанье есть.
Помолился перед боем
у старинных образов,
из оружья взял с собою
только плётку в семь концов.
В поле быль, как небылица:
на крылатом змей коне
над Алёшей стал кружиться,
словно коршун в вышине,
и кидать в Алёшу стрелы,
бить наотмашь булавой.
У меня душа болела,
наблюдая этот бой.
Начал я тогда молиться,
и услышал Бог меня,
повелев дождю пролиться
на крылатого коня.
И тотчас повисли крылья
у коня от мокроты
и, как какушка кобылья,
он свалился с высоты.
Подскочил Алёша к змею,
в миг один и сгоряча
плетью страшною злодея
бил, как следует с плеча.
Эта драка и поныне
ум и сердце холодит,
так что лучше уж, Добрыня,
за Ильёю ты сходи».
В кабаке в хмелю лежала
голь кабацкая вповал,
а Илья – мужик бывалый
сам с собою выпивал.
Усадил за стол Добрыню,
приказал вина подать,
говорит: «Давай отныне
друга дружку уважать,
чтобы вражьи притязанья
или княжеская власть
о великое братанье
разбивались всякий раз.
Станем во поле дозором,
пусть союз наш защитит
Русь святую от разора,
унижений и обид».
И помчали на заставы
из столичного гнезда
кто – налево, кто – направо,
кто – неведомо куда.
В это время на столицу
двинул войско Калин-царь,
чтобы золотом разжиться,
поразбойничать, как встарь,
посрамить святую веру,
храмы древние пожечь,
князя выслать на галеры,
мужиков чуть-чуть посечь,
а Апраксию-княгиню
взять наложницей в гарем,
потому как царь Калинин
заскучал без баб совсем.
Мчится, словно тур могучий,
богатырь и день, и ночь
по полям, лесам дремучим,
чтобы Киеву помочь.
Скачет с горочки на гору,
смотрит он туда-сюда,
и куда хватает взора –
всюду вражия орда.
Нет названья ей и счёта,
нет начала и конца.
«Будет жаркая работа, –
богатырь сказал в сердцах. –
Жаль, что нет со мной дружины,
нету преданных друзей:
ни Алёши, ни Добрыни,
ни других богатырей.
Хоть бы весточку какую
им послать бы, но куда?
Где они сейчас кочуют,
в весях или городах?»
Мчит Илья, не отдыхая,
скачет он во весь опор,
вдруг, за речкой замечает
богатырский злат шатер;
придержал коня уздою.
глянул вдаль из-под руки:
чайки плачут над водою,
словно в горе старики;
волны мечутся сердито,
бьются в берег на ходу,
в точь как в землю бьёт копытом
конь, серчая на узду.
Богатырь коня за ухом
тронул плёточкой слегка,
тот взлетел лебяжьим пухом
с седоком под облака.
Но уже через минуту
у шатра звенит уздой,
богатырь заходит внутрь,
видит, пир идёт горой.
Ходит чашечка по кругу,
как в Руси заведено,
подливают в неё слуги
старорусское вино.
В разговорах полупьяных
время тянется, как сон,
словно нечистью поганой
Киев-град не окружён.
Как товарища и друга,
в круг зовёт Илью Дунай,
мол, снимай шелом, кольчугу,
чашу с нами поднимай,
будем пить и веселиться,
хватит бед, мол, и побед.
«Так, ребята, не годится, –
говорит Илья в ответ, –
ведь опять пришло в Русию
горе горькое, как встарь,
осадил несчастный Киев
беспощадный Калин-царь.
Похваляется столицу
разнести он в пух и прах,
чтобы золотом разжиться.
поразбойничать в домах,
посрамить святую веру.
храмы древние пожечь,
князя, словно браконьера
иль разбойника, посечь,
а Апраксию-княгиню
взять наложницей в гарем.
Я считаю, царь Калинин
обнаглел уже совсем.
Опускайте свои чаши,