«И чему радуется? — дивился камнесечец. — Не возьму в толк. Верно говорят: бабья душа потемки».
Зато утром, когда подкатил к Левонтиевой избе возок, все разъяснилось.
— Ну и хитрющая ты, Аленка, — говорил с легкой укоризной Левонтий. — А от нас зря таилась. Отпустили бы все равно, неволить не стали…
Про себя радуясь случившемуся, Никитка, однако, недовольно спросил:
— Чего надумала?
— Захотела да и надумала. Доеду до Заборья, а там погляжу.
Задиристый ответ Аленки Никитке не понравился. Но перечить он не стал.
Провожая Никитку с Аленкой, все были радостно возбуждены. Только Антонина погрустнела, да и с чего бы ей веселиться? Опять одна останется хозяевать в избе. Маркуха ей не помощник. Да и девичьи тревоги тоже высказать некому. Отец отродясь был хмур, с дочерью и двумя словами не перекинется.
Вслед за возком, чуть погодя, верхом на рыжем коне прискакал Склир. Был он боек, в чужой избе чувствовал себя как дома. Маркухе дал поглядеть на свой меч, мужикам рассказал о поездке в Заборье. Пока рассказывал, глаз не сводил с Антонины.
Молод, красив был меченоша. Неспроста девки ходили за ним табуном. В хороводах о Склире рассказывали срамное. Сидя против него за столом, Антонина рделась стыдливым румянцем.
Уже на крыльце, когда выходили провожать отъезжающих, Склир попридержался, склонившись к Антонине, опалил ей щеку своим дыханьем:
— Хороша, касаточка…
— Подь ты, шальной, — испуганно отстранилась от него Антонина.
Но крепкие руки Склира уже скользили по ее бедрам.
— Вернусь, наведаюсь в гости. Не выгонишь?
Антонина охнула, сбежала во двор. Снизу, со двора, окатила его укоризненным взглядом. Но кроме укора было в ее взгляде еще что-то. Однако, когда выехали за городские ворота, все забылось. Впереди, подпрыгивая на ухабах, пылил возок с Аленкой, за переправой синели бескрайние леса.
У Склира сладко защемило сердце. Всплыло перед глазами меченоши Любашино лицо, вспомнилась ночь у плетня, свадьба в Заборье, пир горой до самого утра…
— Э-гей! — кричал мужик на возке и замахивался на коней сыромятным кнутом.
Из-под колес возка с визгом выскакивали свиньи. Мужики, заслоняясь от солнца, глядели — на бойкий выезд, гадали, куда и за какой срочной надобностью спешат люди.
— Должно, снова какая беда.
— Али князья ссорятся?
— У гола гол голик. Нам бояться нечего.
И неторопливо разошлись по своим избам.
2
У Никитки дух захватило, когда он услышал от Левонтия о задуманном. Такого на Руси еще никто не слагал. Никто о таком и слыхом не слыхивал.
— Всю стену изукрасим твоими узорами. Зверей, райских птиц и всякую живность поселим в твоем лесу. Пусть глядят — и дивятся, и радуются за землю русскую. Хороша наша земля — величава и причудлива. И всего в ней в избытке. А оттого и не жаль раздаривать красоту. Берите, уносите в сердце своем.
Всю красоту выплеснуть на соборные стены. И не выдумать ее из головы, не вырубить из камня во сне увиденное, а собрать по деревням, по проселкам…
Потому и не задержался Никитка в милом сердцу Заборье, а на следующее же утро подался вверх по Клязьме, в заповедные места, где жили большие хитрецы-умельцы: по дереву так работали, что сердце радовалось. Дорогу указали мужики:
— Большая это деревня, дворов на десять, а то и боле. Живут люди там охотой, от боярина откупаются медом да воском — вроде и не подневольные. Редко какой тиун, что посмелее, забредет в их глушь. Да и ты, парень, держи ухо востро. Народ, сказывают, угрюмый, до чужаков не шибко охоч…
— Наши в поле не робеют, — отвечал Никитка.
— Ну, гляди. Там ведь лес, а не поле.
Аленка тоже уговаривала Никитку не ходить. А уж ежели точно собрался, то пусть и ее берет с собой. В Заборье Аленка преобразилась: осмелела взглядом, распрямилась душой, — не то воздух здесь другой, не то прошлое всколыхнуло живую память.
Никитка даже оробел, совсем уж было размяк, чуть не согласился. Но вдруг опять посуровел, свел брови на переносье.
— Ты мне в таком деле не попутчица, вон лучше вымачивай с бабами лен. Да рассказывай им о Владимире на посиделках.
— А кто тебя в болотах от Ярополковых псов хоронил? — с отчаянием в голосе выкрикнула Аленка. — Кто кормил, поил? Кто ночами ходил, леших не боялся?
— Ты.
— А нынче — дело мое бабье?
— Ты, Аленка, и есть баба. Бабой и останешься. Что хошь делай, а тебя я не возьму.
Ушел Никитка на заре, когда Аленка еще спала, не то все равно увязалась бы. Ушел, а сердце тревожилось: ну что, как пустится вдогонку?