Ярополк явился пред людьми в красном корзне, застегнутом на плече золотой запоной, в красных же сафьяновых сапогах с серебряными завитушками по голенищам, в пушистой собольей шапке с алым верхом.
Увидев князя, мужики поклонились ему, бабы торопливо перекрестили лбы — боялись матери да жены за своих непутевых сынов и мужей.
Ярополк опустился в кресло, бояре расселись на скамьях. Княжий тиун, стоя на приступке, чуть пониже помоста, утробным басом объявил:
— Яко князь повелит, тако и свершится. Милостию божьею начнем.
Князь кивнул. Тотчас же дружинники выхватили из группы мужиков, стоявших чуть поодаль, щуплого старикашку с грязной, в пролысинах, бородой, подвели к помосту. Старикашка крутил головой и шамкал что-то слюнявым мягким ртом. У помоста его бросили на колени. Ярополк спросил, и в голосе его не слышалось угрозы:
— Скажи, в чем вина твоя, старче?
Старик, зябко поводя плечами, молчал. Тогда за него сказал вынырнувший из-за помоста видок — шустрый, длиннолицый, с набухшими кошелями под стригущими маленькими глазками:
— Бронник Кропило, князь. Украл боярского сокола, спрятал в избе под лавкой. А как пришли люди, облаял их негожими словами, поносил боярина и служек его…
Ярополк наклонился к сидящему рядом с ним Захарии:
— Что сказано об этом в «Русской правде», боярин?
Захария важно расправил бороду и, поднявшись со скамьи, протяжно возгласил на всю площадь:
— Сказано в «Русской правде»: «А оже украдуть чуж пес, любо ястреб, любо сокол, то за обиду три гривны».
— Да будет так, — сказал Ярополк.
По толпе прокатился гул: задвигались мужики, заохали, запричитали бабы.
— А покуда, — продолжал Ярополк, — взять Кропилу под стражу и бросить в поруб. А не найдет денег, отдать боярину в холопы, дабы честным трудом добывал себе спасение…
— Благодари князя, — толкнул Кропилу под бок придерживавший его дружинник.
Старик осел, ни слова не вымолвил, только губами пошевелил, пролопотал невнятное. По знаку тиуна его отволокли в сторону и бросили наземь.
К помосту подвели крепкого парня в посконной, с темными мокрыми пятнами на спине, рубахе. У парня — синий шрам поперек лица, лицо улыбчивое, лукавое. Прищуренный глаз подмигивал толпе.
— Пади! — багровея, приказал тиун.
Парень неохотно опустился на колени. Почесывая пятерней затылок, снизу вверх уставился на Ярополка. Глаза его все еще продолжали улыбаться, хотя лицо уже было серьезно. Ярополк нетерпеливо подстегнул тиуна взглядом.
— В чем вина твоя, раб? — спросил тиун.
— Не раб я, человек вольной, — ответил парень, трогая пальцами шрам. — Гончар я, а по прозванью Лука.
— Все мы княжьи люди, — поправил его Захария.
— Княжьи, да не рабы, — спокойно сказал Лука.
Весь напрягся Ярополк: вот оно! Склонившись вперед, неприязненно спросил:
— А скажи-ка, Лука, в чем обвиняет тебя мой тиун?
— Куру украл, — буркнул парень. Врал. Толпа сочувственно молчала.
Тиун сказал:
— Грабил боярские скотницы.
— Куру украл, — прикидываясь дурнем, тупо повторил парень.
Боярин Захария, не утерпев, ударил посохом о помост.
— Пил мед из боярских медуш, — бесстрастно продолжал тиун, — бесчинствовал с иными холопами на боярском дворе — взламывал одрины и творил разбой.
— Куру украл, — снова проговорил гончар и повел на тиуна свирепым взглядом.
— Видок есть? — спросил князь.
В толпе молчали. Тогда Ярополк обратился к Захарии:
— А что сказано об этом в «Русской правде»?
Багровый от сдерживаемого гнева, боярин сказал:
— Ежели нет видка, то испытать железом.
Князь кивнул. Гончар, сильно побледнев, став почти белым, заметался в руках крепко державших его дружинников. В горнце неподалеку от помоста малиновым цветом светился на углях раскаленный железный брус.
— Куру украл, княже!.. Куру я украл! — взбадривал себя отчаянным криком парень.
Отроки сорвали с него кафтан, оголили по локоть правую руку. Притихшая толпа подалась вперед, и вдруг забился в перегретом воздухе истошный бабий крик:
— Люди добрые! Да какой же он гончар — без руки-то?!
— Отпустите Луку!..
— Цыц вы, — пригрозил тиун, — али сами погреться захотели?..
Стихло на площади. Из горнца выхватили клещами брус и сунули парню в руку. Сжав ладонь, Лука сделал несколько шагов и упал. Дружинники натянули ему на обожженную руку мешок, наложили восковую печать.