Этот момент польское правительство сочло благоприятным для активных дипломатических шагов. Польские послы отправились в Чигирин и в Москву.
К Богдану прибыл Ляндокоронский с многоречивыми изъявлениями дружбы и с просьбой помочь полякам выбить из их земли шведов.
— И только-то? — спросил саркастически Хмельницкий. — Вы просите себе в союзники козаков, которых еще прошлый год грозили истребить одним ударом, не предлагаете никаких прочих условий мира, а хотите употребить для своей защиты кровь русскую! Пока в Польше будут властвовать паны, не быть миру между нами и поляками.
Ляндскоронский уехал ни с чем. Зато переговоры Польши с Москвой подвигались успешно. В июле 1656 года царь отправил боярина Одоевского и окольничего Лобанова-Ростовского для переговоров с поляками. В августе в Вильно открылись мирные переговоры; «посредниками» между сторонами явились те же австрийские послы. Их усилиями в октябре был заключен трактат.
Обычно столь дальновидная московская дипломатия на этот раз жестоко просчиталась. По условиям Виленского трактата польская корона должна была перейти к царю. Но поляки оговорили, что ратификация этого пункта принадлежит сейму. Тем самым они свели к нулю значение договора, потому что сейм всегда мог отказаться. Москва же приняла на себя обязательство немедленно оказать военную помощь Польше против шведов.
Виленский договор, окончательно подрывавший планы Хмельницкого на решительное ослабление Речи Посполитой, нанес ему тяжкий удар и с другой стороны. Гетман послал в Вильно своих представителей, но они не были даже допущены на заседание комиссии. Козацким делегатам было заявлено, что они — подданные Москвы и судьбу их решит московское правительство.
Все это произвело на козачество крайне тяжелое впечатление.
Хмельницкий горевал, что паны опять вывернулись, они не добиты и, следовательно, скоро примутся за старые козни. 9 декабря 1656 года он послал царю пространное и решительное письмо, в котором утверждал, что ляхи не сдержат договора. «Теперь они для того этот договор сделали, чтобы немного отдохнуть и, наговорившись с султаном турским… на ваше царское величество снова воевать… Мы ляхам никак верить не можем, ибо знаем подлинно, что они нашему православному народу недоброхотны». Московское правительство не придало этому письму значения, и только последовавшие вскоре события показали ему, как прав был Хмельницкий.
XXI. СМЕРТЬ ГЕТМАНА
С первых же дней воссоединения большое значение приобрел вопрос о сношениях гетмана с иностранными государствами.
В посвященной Богдану Хмельницкому обширной литературе нередко можно встретить такого рода утверждение: осуществляя соединение Украины с Москвой, гетман не думал о долговечности этого союза. Его цель сводилась к тому, чтобы втянуть Московское государство в войну, а там видно будет! Иными словами, Богдану нужна была, мол, козырная карта; но, получив ее, он заметил, что попал впросак — московская карта спутала ему всю игру. Тогда его поведение стало двусмысленным: он повел оживленные переговоры с Швецией и Трансильванией и стал подготовлять разрыв с Москвой, союз с которой оказался для него более грозным, чем война с Польшей.
Вся эта концепция шита белыми нитками; вряд ли нужно специально останавливаться на ней после всего, что было сказано в предыдущих главах[213]. Богдан вел переговоры с другими государствами потому, что, вовсе не стремясь к разрыву с Москвой, хотел, однако, создать такую политическую комбинацию, которая дала бы ему возможность радикально подорвать силы панской Польши. Раз Москва не пожелала добиваться полного ослабления Речи Посполитой, Хмельницкий должен был искать других союзников, если не хотел отступиться от своей главной идеи. Что же касается Москвы, то гетман не оставлял надежды убедить царя в необходимости перемены его позиции.
В июне 1656 года Богдан писал одному из доверенных лиц государства, боярину Морозову: «Ныне тебе, господина и ближнего боярина, велми просим, чтоб ты, господин, его царскому величеству о хитростях ляцких известил… И тебе б, господину, в тех делах заступником и помощию нам у его царского величества быти и старатися, чтоб его царское величество ляхом ни в чем не верил, бо они, ляхи, ныне на время помиритися хотят, а потом все земли на православною веру и на государство его царского величества побужати будут; а ныне со многими землями не задирать, но толко ляхов воевать…»[214]
213
Не случайно М. Грушевский, силясь извратить великий исторический смысл соединения Украины с Россией, много раз твердил о том, что Хмельницкий был якобы неискренен, прося московское правительство принять в подданство Украину. Соединение двух народов было, по словам Грушевского, «лишь одной из ниток той дипломатической сети, которую плел Хмельницкий против Польши» (