чему свидетель подвоеводчий, а после мы ходили на море, потому что нам не дали
жалованья, обещанного на прежних коммиссиях. Мы посылали в Москву не для
какого-нибудь договора, а напомнить, чтобы-, по давнему обычаю, не забыли прислать
вам казны. С Шегинь-Гиреем так случилось: товарищи наши вышли на добычу с Дона,
в то время, как ИПегинь-Гирей поссорился с Калгого, волна принесла наших
товарищей к берегу в Крым голодных и оборванных; Шегинь-Гирей их принял к себе
на службу, а так как они ему послужили честно, то он, показывая любовь к польскому
королю, прислал в Запорожье своих послов просить, чтоб мы не нападали на Крым,
чего мы не хотели делать без воли королевской; но так как Шегинь-Гирей обязывался
утвердить присягою мир от всей орды с владениями его величества короля, то нам
казалось справедливым заключить договор с ним. О святейшем патриархе и о
поставленных им духовных его величество знает, и духовные уже объясняли это дело.
За разных цариков, московских, турецких, волоских и за других неизвестных лиц мы не
чувствуем себя виновными: приход на Запорожье и выход оттуда издавна был всем
свободен. Кто из наших наезжал на шляхетские дворы и оскорблял людей шляхетского
звания, тех считаем виноватыми и готовы чинить над ними правосудие. Что касается до
киевского дела, то мы видим во всей Короне и Великом Княжестве Литовском, на
Белой Руси, на Волыни, на Подоли великое утеснение церквам Божиим: не позволяют
священникамъ
56
нашим отправлять свободно богослужения; выгоняют их из приходов, которые
отдают унитам, и вообще делают великое насилие совести нашим христианам, а
киевский войт, по наущению попа оного, близко нас в Киеве печатал церкви, отнимал
издавна данные приходам доходы и оскорбительными словами бранил нашего
киевского митрополита,—чего не мог терпеть не только он, митрополит, но и
простейший человек, когда идет дело о его совести и о чести. Отдаемся в том на
мудрость ваших милостей. Об убийстве монаха и об оскорблении подвоеводчего не
знаем, а грунт, который мы отобрали, принадлежит издавна церкви Василия».
Коммиссары предложили им условия. Козаки пытались смягчить их, домогались,
чтоб им дозволили жить во всяких местностях, судиться своим судом, ходить на море
на рыбную ловлю, оставить за собою артиллерию, а более всего, говорили они, просим
и молим, чтоб наша греческая вера не терпела утеснений, ибо спокойствие её хранить
присягал король. Но козаки должны были уступить. Те, которые входили в реестр и
должны были оставаться в козацком звании, отступили от громады тех, которые хотели
одинаковых с ними прав, тем более, что поляки не только обещали настоящим козакам
оставить их права, но еще и прибавить им жалованье. Шесть тысяч реестровых
Козаков должны были, попрежнему, составлять военное привилегированное сословие и
получать от государства жалованье: из них тысяча человек, по назначению коронного
гетмана, должна была по очереди находиться в низовьях за порогами, чтоб не
допускать неприятеля к переправам; остальные же, находясь в волостях, должны были,
по требованию коронного гетмана, прибывать к нему на помощь в случае нужды.
Козакам предоставляли заниматься промыслами, торговлею, рыбною и звериною
ловлями, но без ущерба старостам. Запрещалось строго ходить на море и разрывать
мир с Турциею и Крымом, а также нападать и по сухопутью на соседния державы, и
все чайки, какие были у Козаков, следовало сжечь при коммиссарах Речи-Посполитой.
Запрещалось козакам вмешиваться в какие бы то ни было дела, не относящиеся к
войску, заключать с соседними державами договоры и вступать в иностранную службу;
запрещалось присвоивать непринадлежащую к ним юрисдикцию, но дозволялось им
иметь между собою собственный суд. В случае жалоб людей других ведомств на
Козаков, козацкому начальству следовало оказать немедленно правосудие. Тем козакам,
которые жительствовали в панских имениях, дозволялось там жить попрежнему только
в таком случае, когда козак будет послушен пану: в противном случае он должен в
течение двенадцати недель выйти в коронное имение. Войско будет находиться под
властью старшбго, выбранного ими, но утвержденного коронным гетманом, и получать
жалованье, которое полагалось в размере шестидесяти тысяч злотых в год. Затем, все,