его, либо нарушить законодательную деятельность отечества. Вишневецкий,
избранный послом, прибыл в Варшаву, презирая королевскую банницию. и король,
предохраняя от сорвания сейм (который все-таки был сорван), не только снял с
могучего магната банницию, но и присудил ему Ромен, захваченнный им путем
насилия *).
Раздавите ль доходов и, имений, польский король, от щедрот которого многие
поживлялись и наживались, не был однако очень богат. Когда староство делалось
вакантным, до передачи его другому лицу, доходы с него шли королю, но шляхта тотчас
роптала и кричала, если король медлил раздачею. Не только староства, отдаваемые
лицам шляхетского достоинства с уплатою четвертой части доходов (кварты) на
содержание войска, но и так называемые экономии или столовые имения раздавались
шляхетству с условием уплаты в королевскую казну положенной части доходов;
однако, не всегда отважно мог король требовать своих доходов, если экономия
находилась в руках магната или такого лица, которое было покровительствуемо
магнатом. Так было у Владислава с Альбрехтом Радзивиллом, великим литовским
канцлером, по поводу тухальского староства, принадлежавшего королеве и
переданного от неё Радзивиллу. Радзивилл не сошелся с королем в рассчете на 6.000
злотых, оскорбился, когда ему напомнили о законе и погрозили иском, уехал в свое
волынское
Рат. АИЪг. Radz., т. II, стр. 164.
113
имение Олыку, а потом начал волновать против короля сеймики, настраивая шляхту,
чтобы она не соглашалась принимать на счет нации королевского долга, сделанного на
государственные потребности. «Я решился,—говорит Радзивилл,— показать королю,
что он без меня не в силах достигнуть своих целей, и разослал на несколько сеймиков
статьи, сочиненные мною об этом предмете, да прибавил туда еще кое-чего такого, чтб
могло нанести королю огорчение». Король должен был, ради своих выгод, смириться и
искать примирения с Радзивиллом. Радзивилл в глаза Владиславу так говорил: «Я
написал и разослал по сеймикам противные для вас статьи, но это не значит, чтобы я
был противник королевскому маэстату: я поступил таким образом только для того,
чтобы показать, что я нахожусь в силах повредить вам; теперь прошу простить меня, я
вознагражу все на предстоящем сейме». Таким образом своенравный магнат хвастал
перед королем тем, что он моясет играть и королем и шляхетством по своей прихоти, и
король за такого рода обращение с собою подарил ему еще староство ковенское, да
кроме того 15.000 злотых из могилевской экономии и, вдобавок, раздавал доходные
места в Литве тем из соискателей, за которых старался Радзивилл. И за то Радзивилл на
сеймике в том же самом Луцке, где он недавно вооружал против короля шляхту, теперь
стоял за короля. Настроенная прежде им же самим враждебно королю шляхта не сразу
пошла за противным ветром; доходило дело до сабель; но Радзивилл успел повернуть
ее на свой лад; в случае нужды, он мог употребить и оружие против упорных, которых
ни в каком случае не могло образоваться большинство: влияние этого пана слишком
было сильно и для многих одного его слова достаточно было, чтобы так поступать, как
ему хочется. То же самое делалось тогда и на других сеймиках: так, в Вильне шляхта,
подстроенная королевскими врагами, сильно бурлила против короля, -но приехал
знатный пан, краковский каштелян коронный гетман Еонецпольский и своим влиянием
поворотил умы в пользу короля.
Так-то король был под влиянием магнатов и. должен был угождать им; от них
зависели его средства. Неудивительно, что двор польского короля иногда блистал
роскошью, а иногда терпел недостаток. По известию того же Радзивилла, 8-го декабря
1639 года двор Владислава дошел до такого убожества, что едва в полдень принесли
дров и мяса и голодные придворные должны были ожидать обеда до четырех часов, а
сам король довольствовался тогда несколькими простыми блюдами 1).
Вообще, во всем привилегированном классе в Польше не было лица, более
ограниченного в своих действиях, как польский король. Не даром историк Пясецкий
назвал его медоносным королем пчел, не имеющим жала. Действительно, один только
он, носивший звание главы государства, не мог никого ни жалить, ни кусать. То, что
дозволялось всякому шляхтичу, запрещалось одному королю. Каждый шляхтич мог без